– Может, после ужина поговорим, – я поглаживаю ладонью живот. Голод – моя единственная отсрочка.
– Так ты очень голоден? – Заботливо вдруг хватается она, приближаясь ко мне почти что вплотную, отчего вдруг кажется, будто она вот-вот обовьет мою шею руками. Она, несчастная женщина, смотрит на меня так, будто наконец-то встретила среди зноя пустыни собственного разума живую душу, с которой можно заговорить…
– Очень.
– Там как раз разогреть только осталось. Иди на кухню, – Рита выходит из ванной, проходит несколько шагов. Останавливается. Ждет, будто сам я, выйдя из ума, заблужусь среди лабиринтов из стен, покрывшихся, как плесенью, тоской и одиночеством, среди непонятных, брошенных на произвол судьбы вещей…
На ужин курица, и гречка, и салата из помидоров, огурцов и зелени. Разогревая, она не проронила ни слова. Молчала и все, словно говорить нам не о чем. Собственно, так оно и было. Я тихо благодарю ее за предоставленный кров, но не более… За окном сгущаются тени, ярко подсвечиваются витрины продуктовых магазинов и рекламные щиты. Мне нравится скольжение машин, нравится, как в быстром движении их силуэты размываются, пуская белый свет фар вперед, нравится изредка улавливать громкое цоканье женских каблуков, когда идущую не удается разглядеть из-за обильной, покрывшейся вечерней черной, листвы, мне нравится тихое кочевание размытых, полупрозрачных серых масс по темному небосводу, на котором силятся проявить себя звезды и на котором тускло светит полумесяц.
Рита усаживается за стол в стороне от меня. От нее так и исходит запах несчастья: слабый, шершаво-неприятный, забивающий пылью ноздри, напоминающий запах испорченного уюта, когда зажженные свечи вдруг сами собой гаснут, испуская жгучую гарь, когда любимая книга, которую только взял в руки, чтобы в очередной раз перечитать, нечаянно падает на стол, переворачивая чашку, разливая на страницы душистый чай с долькой лимона и сахаром…
– А как родители? Когда они в город приедут?
Я пожимаю плечами, елозя вилкой в гречневой каше. В сущности, я почти что не разговариваю с родителями, жизни у нас чересчур разные, словно мы чужие люди, только вот в голове тети, сколько не объясняй, никак не укладывался тот факт.
– На неделе. Точно не знаю.
– Ох, – протяжно вздыхает она и затем потирает слипающиеся очи. – Непонятно мне это все, непонятно, – я молча ем, отвечать тут нечего. Со стороны чудиться, будто монолог она ведет сама с собой. – Ну, как же так. Это все неправильно ведь, не эгоистично-наплевательские же отношения между родными людьми должны быть. Ладно, дело не мое…