– Что это? – удивился я.
– То, что ты заработал сегодня на мандаринах!
Мысли мои отуманенные побежали в обратную сторону: я вспомнил утреннюю сцену, когда меня после непристойных реплик начальника лагеря поволокли на плантацию, там вставили в руки инструмент и показали, где копать, и я ни разу даже не поинтересовался, а чего ради происходит это подвижничество, какая мне корысть надрываться из последних сил в свой законный выходной и вообще какого хера! Честно, про деньги даже ни на секунду не задумался.
Образ супруги нарисовался передо мной в сгущённой атмосфере комнаты 29, и этот образ сурово спросил меня: опять ты позволяешь использовать себя как дешёвую проститутку?
Я помахал перед образом супруги честно заработанными трёшницами и, вероятно, изобразил на физиономии какую-то гримасу, чем вызвал некоторое недоумение в среде Гариков.
Впрочем, опять вру: не было ни недоумения, ни образа супруги, нарисовавшегося в воздухе наподобие джинна из гранёного хрусталя. Вместо этого я увидел толстого Гарика, поднявшего палец, что означало: внимание, граждане! Потом я услышал звуки гитары и женский голос, который где-то там, за дверью, пропел:
– Так не проси о милости, на неё не больно я, я ведь, милый, шилохвость, утка вольная!
– Что это? – спросил я. – Что за чудо? Женщина поёт? Где?
Я спрятал трёшницы в карман, поднялся со стула и вышел за дверь. Уже настали сумерки, но мне удалось рассмотреть, что метрах в пяти от комнаты 29 переминалась тёплая компания: человек пять мужчин, все с сигаретами в руках, и та самая девушка с дерзким взглядом, о которой грезил сальный Витя, о чём каждый день на работе он пытался завести со мной разговор, но я его ни разу не слушал. Кстати, сам Витя тоже присутствовал, но стоял несколько в стороне, делая вид, что он просто вышел звёздами полюбоваться, и тёплую компанию даже не замечает. В руках у девушки была гитара, и это она пела. Да, собственно, кроме неё-то и некому было петь в нашем лагере женским голосом. Завхоз-кастелянша и бухгалтерия вряд ли составили бы хоть какой-нибудь мало-мальский дуэт.
Ощутив вполне оправданный романтический позыв, я бы, может, и направился прямо в сторону поющей женщины. Но пятеро мужчин, её окруживших, не оставляли сомнений в том, чем мог бы завершиться мой поход. А завершился бы он тем, что я долго бы залечивал синяки на морде. А мне достаточно и жуткой боли в пояснице после сегодняшних упражнений с лопатой на плантации.
Но я достоял на веранде, которая тянулась вдоль домика, до конца песни. Песня была про то, что некий самец подкатывает к самке с понятными намерениями, а та его отшивает в силу узости его кругозора и некоторой нерасторопности, из-за которой его окольцевали. Вероятно, какие-то орнитологи, потому что в роли героя и героини были утка с селезнем. Селезень оказался не селезень, а полный козёл. Мой полный собрат, надо полагать. Песня пелась не просто так, а с очевидным смыслом: такая я, дескать, себе на уме, не каждому даю. Не каждому селезню.