Удивительное дело, как часто все-таки общество бывает слеповато и глуповато в вопросах понимания простейших вещей, упрямо считая последних подонков своими кумирами и примерами для подражания; и сколько затем случается продолжительных пауз и неловких сцен, когда мифы сенсационно развенчиваются, и имена тех, о ком еще вчера судачили взахлеб, уже назавтра становится неудобно упоминать в приличном обществе даже шепотом. Так и в нашем случае: где бы ни оказались мои друзья Пуаро и Гастингс, всюду в самом скором времени неизбежно разгорались невиданные страсти – всевозможные изощренные убийства, пропажи фамильных реликвий или даже непредусмотренные расписанием остановки поездов в безлюдных местах. Однако никто и никогда не смел заподозрить их, обласканных прессой и критикой киногероев, исполняющих роли Пуаро и Гастингса. И каждый раз каким-то непостижимым образом тем удавалось филигранно свалить всю вину на какого-нибудь несчастного светопостановщика, иногда даже и продюсера; а тот или та, на кого пал их злосчастный выбор, как известно, практически обречены, впадая в ступор от такого потока правдоподобной лжи, что остается только диву даваться и невольно начинать подозревать в злодеянии самого себя, причем по заранее срежиссированному наглому плану.
Не стану грешить против истины: в глубине души я всегда восхищался выдающимся талантом моих старых знакомых, их умением перевернуть все с ног на голову и элегантно выйти сухими из воды. И все же, памятуя об обстоятельствах последней нашей с ними встречи, когда они узнали, что я знаю, я прекрасно понимал, кто станет следующей их жертвой. Конечно, я был лишь побочной жертвой, случайным свидетелем, которого желательно устранить, истинная же их цель находилась где-то поблизости. По всей видимости, это была дуреха-служанка Бетси, на которую внезапно обрушилось огромное наследство от усопшего заокеанского дядюшки, и та бесхитростно перевозила львиную долю несметных сокровищ в саквояже, небрежно спрятанном в ее же каюте, распихав остальные богатства по карманам фартука. Как бы то ни было, имея в виду остроту коллективного их разума и необычайную проницательность, мне стоило немалых усилий сделать вид, что я простодушно осушил бокальчик отравленного вина, чтобы наспех откланяться и удалиться в свою каюту, притворяясь, что мне внезапно поплохело.
Таким образом, и смерть моя была не более чем небольшим театральным представлением, рассчитанным на невзыскательную публику, падкую до подобных убийственных историй. Также это послужило предметом отвлечения от подлинного преступления, которое вскоре должно было произойти в совсем другой каюте.