– Витя, – начал он неуверенно, но без промедления продолжил, – вчера был врач. Мне осталось немного.
– Почему всегда в твоём возрасте, когда бывают врачи, люди начинают говорить об одном и том же… – внезапно разозлился я.
– В шкафу, под бельём, документ на квартиру, – отец как будто не слышал.
– Па…
– Там же документы для банка, на деньги…
– Папа…
– Вещи, костюм и туфли.
– Зачем? – и теперь я не понимал, о каких вещах заговорил отец. Голос его словно затухал. Он глубоко вздохнул, тяжело вбирая носом воздух так, словно до этого говорил без дыхания. Закрыв глаза, снова замолчал. Его серые ресницы блестели от слёз.
17
О том, что мама умерла, я вслух никогда не произносил. А отцу сказал. Ощущение испытал такое, словно только что узнал об этом. И если, и правда, существует гробовая тишина, то слышали именно её. Потому что никто из нас не знал, говорить ли что-либо, а если говорить, то что? И мы молчали.
Известие о смерти мамы пришло внезапно. Мама умерла очень быстро. Она не болела. Не лежала в больницах, но страдала затяжной болезнью, при которой всегда готовятся к худшему… Это случилось в один миг. За одну ночь. Я вернулся с вечернего спектакля и обнаружил записку от мамы. Она просила, чтобы я не беспокоился, просто она себя нехорошо почувствовала и вызвала «скорую». Когда я через диспетчера медицинской службы выяснил, куда её определили, мама была уже в реанимации. А утром мне сообщили, что у неё случилась сердечная кома, при которой никто не в силах заставить сердце вновь биться. И что её халат я могу получить со справкой о смерти через пару часов…
Сначала умерла София Ефимовна. Её смерть труппа театра, и я в том числе, восприняли, как личную, по-семейному личную потерю. Потом я узнал, что у отца обнаружили злокачественную опухоль. И это стало дамокловым мечом висеть в моём сознании. Наконец совершенно неожиданно умирает мама. И я растерялся настолько, что себя не помнил. И как пережил её похороны, не знаю и теперь.
Мама умерла в начале лета. Стояла жара, которой не ждали. Завершался театральный сезон, и театр собирался на гастроли. После гастролей все должны были разойтись в отпуск. Мой отпуск начался раньше и продлился до середины осени. Это было время серьёзных переосмыслений. Тот период я вспоминаю с трудом: мне сильно притупляли память. Спасибо коллегам и друзьям, что не забывали меня и ждали к открытию нового сезона. Спасибо судьбе, что был ещё жив отец. Ему я не прекращал звонить.
18
В комнате всегда была слышна тишина. Не абсолютная, которая бывает при полном безмолвии или в специальных бункерах и камерах для измерения акустического шума. Это была такая тишина, что даже когда в комнате кто-то был, его не было слышно. Даже тогда, когда Ия поливала свой любимый колеус и прозрачные бурые капельки, попавшие на его листья, сбегали и со звуком падали на белый подоконник. Даже тогда, когда её малыш играл в кубики и солдатиками на полу, что-то рассказывая им о правилах игры. И раньше, в те моменты, когда звуки скрипки карабкались по половицам, дивану и книжным полкам, царапая страницы замерших книг и отражаясь от однотонных обоев, – уже тогда была слышна тишина. Та тишина, которая оглушала Ию, и она не могла разобрать такие простые односложные слова своего маленького сына, как «гулять», «садик», «играть», с каждым днём выговариваемые всё отчетливее. Та тишина, что омертвляла движения не только мыслительные, но и физические. Ия превращалась в манекен. Манекены бесчувственны и безэмоциональны, статичны и холодны. Так и она месяц от месяца всё больше превращалась в подобие Снежной королевы, переставала проявлять какие-либо естественные человеческие эмоции, её реакции становились заторможенными. Она и вне дома стала вести себя как робот. Как заведённая механическая кукла. Настолько её окружение стало ей чужим и чуждым, что от всего её окружающего она круглосуточно слышала только единообразный гул.