Вот потому-то, когда старая яга хватилась нарушительницы, и подняла, как по тревоге, всех обитателей дома, включая Черного, Серебристого и кота, Лика лишь слабым писком отвечала из нужника: “Да ту-ут я… Матушка Матрена Па-ална, одну минутку…” Ведьма со злости низвергла на пол какой-то предмет из праздничного сервиза (девочка, понятно, не видела, что именно). “Во дает!” – вскричала старуха. – “Ее сейчас поедом жрать будут, живого места, как говорится, не оставят – а она… э-э-э… Чисто насущными делами занята! Будто и не ее касается…” Лика горько заревела – не от обиды, но от безысходности: “Я же не нарочно!” Так она и размазывала слезы по глупой, бестолковой физиономии, когда все жители ведьмина дома столпились перед сортиром. И когда Матрена Павловна, отчаявшись наконец дождаться, пока наша героиня выйдет, стала громко объяснять, в чем именно она виновата.
– У каждой ведьмы, – вещала старуха, – должен быть свой собственный закуток, куда нет ходу другим. Подчас – даже ей самой; не суть, главное, чтоб такое место в доме БЫЛО. Это – святая святых. Личное, понимаешь?.. Совсем-совсем личное, даже Ярила туда заглядывать не дерзнет; правда, Могучий?..
– Что “святого” в пустом чулане? – пробормотала Лика себе под нос. Она не надеялась, что ее услышат (а если и услышат, то всерьез не примут.) – Пустом-препустом…
Черный Рыцарь, тем не менее, услышал. Тут же, на радость яге (которая его, собственно, и не просила-то) встрял с пояснениями:
– Да, там никто не живет. Но кот же тебе объяснил: там живут воспоминания, это место было чем-то дорого нашей Матрене Павловне, еще со времен ее детства! А вот теперь, после того, как там побывала ты, оно даже пахнуть станет по-другому. Даже… это… пляска пыли в лунном свете будет там иначе выгля…
– Ну все, Ярила. Заврался, – негромко вставила ведьма. – В общем, можешь не продолжать: мысль твою мы поняли! Надеюсь, что и ты, Лика, поняла.
… Как ни хотелось ей сохранить в голосе своем всю необходимую серьезность, весь приличествовавший моменту высокий градус драматичности, Лика не могла не рассмеяться (пусть – истерически, пусть – тут же крепко зажав губы четырьмя ладонями). Судилище было насквозь дурацким. Зачем это коту (а что за сценой “показательной кары” стоит именно Василий, девочка догадалась уже давно) – так вот, зачем это ему, яснее не становилось. Даже от глупого, нарочитого пафоса, с которым они это делали…
– Смеётся она, – буркнула яга. – Ладно же! У тебя, моя дорогая, сегодня будет предостаточно времени подумать о своем, мягко говоря, возмутительном поведении. Избу я запру, чтоб не сбегла ненароком. Сиди и… Это самое… Размышляй. Делай выводы. О’кей?