Ведь, как я писал до этого – собирал факты, интересные происшествия, переживания и стремился впихнуть в одну вещь. Так было везде, но не в повести. Здесь же есть главное – стержень, вокруг которого концентрируется все остальное. Стержень держит читателя и незаметно ведет к моей идее, а не бьет в лоб, и в то же время – своеобразная подушка для описываемых событий, благодаря чему читатель за фактами чужой жизни видит что-то свое, открывает частицу самого себя. И в этой дерзости особая прелесть. Нет, весь секрет в таланте. Нет его, и не стоит писать. Вспомнился недавний разговор с Ириной… … – Послушай, Олег, – тонкие пальцы ее быстро перелистали блокнот, находя нужный листок, -
"Если низменной похоти станешь рабом –
Будешь в старости пуст, как покинутый дом.
Оглянись на себя и подумай о том,
Кто ты есть, где ты есть и – куда же потом?"
– Что ты можешь противопоставить этому?
– Ну, ты… Сравнение нашла. Это же Омар Хайам… Да и не поэт я.
– Хорошо. Я не буду приводить тебе строки из Толстого, Достоевского, Голсуорси, Джером Джерома, нет, я просто зачитаю тебе Горького. Кстати, ты говоришь, что предпочитаешь XIX, XX века.
– За некоторым исключением…
– Хорошо. Надеюсь, Горького ты в список исключений не вносишь?
– Э-э, нет…
– Тогда слушай еще. "Верным признаком его искренности было то, что он рассказывал, не пытаясь убеждать. Русская искренность – это беседа с самим собою в присутствии другого, иногда – беспощадно откровенная беседа о себе и о своем; чаще – хитроумный диспут прокурора с адвокатом, объединенных в одном лице, причем защитник всегда оказывается умнее обвинителя". И теперь твой образ, пожалуйста: "Лужи, опасаясь быть раздавленными, убегали от наезжающего колеса автомобиля и медленно возвращались на место, стекая с бордюров тротуара"…
Его раздумья прервали всплывающие новые и новые потоки слов, смысла которых он переставал понимать, погружаясь в себя. Не понимаю, что здесь неудачно? Хотя своя рубашка всегда ближе к телу. Но по-моему Ира чересчур старается меня приземлить или, как знать – хочет сделать мне больно. Что-что, а слабости мои известны…"
"Да, я тогда и не стремился защищаться, драться за свое, за себя. И вот результат – в ее глазах я – ничто и все мое – тоже ничто. И даже если Ира права, надо было показать ей, что я не сдаю позиции, у меня есть свой стиль, пусть пока слабый, неоперившийся – дело не в качестве, а в том, что он есть и он мой. А так, промолчав, я, по сути, согласился с ней. И что я вожусь со своими рукописями? Лучше б их не было! И сердце бы успокоилось! Это идея – уничтожить все, все, чтобы ничего не напоминало о собственной бездарности!"