Она быстро схватывала. Не прозвучало ничего из знакомого: «зачем?», «зависит от вас», «посмотрим», «сейчас ещё рано об этом говорить».
— Хорошо, — усмехнулась она.
Первые дни мы жили как в трансе, всё было ново и непривычно. Мы получили выходную одежду и режим дня на стене в каждой комнате. Работой нас не перегружали, но результаты выполнения заданного контролировали регулярно. Постепенно готовили к сознательным усилиям, о чём мы тогда не давали себе труд догадаться.
Тогда мы о многом не давали себе труд догадаться. Наша атрофия воли, сознательная лень, быстро потухающие подобно пучкам соломы эмоциональные вспышки, особого рода эгоцентризм окружали нас как барьером.
Я знала одно. Нас освободили на некий срок и я делала всё, что мне казалось подходящим, чтобы для меня этот срок длился подольше. Как можно дольше. Иными словами, возможно до самой осени. Дальше моё воображение не простиралось.
Как собачка, я ловила рекомендации, ластилась и не огрызалась Маме, не строила из себя болвана, не давала воли эмоциям, когда она требовала тщательнее наводить порядок, отстирывать бельё и тому подобное.
Таким образом, хоть и с большим сопротивлением, дошло до меня, что выгодно делать что‑то как следует без напоминания. Да и в конце концов у меня не было смелости противопоставлять себя здесь кому бы то ни было.
— Мама строгая, — сообщил старый Курп, неизвестно почему относившийся ко мне доброжелательно. — Однако смотри! Она пережила здесь пару председателей, два полных состава правления и немало функционеров, а они не были сиротками!
В середине мая всю полноту власти над нами получил Урсын.
— Там, куда я вас забираю, тренируется состав нашего клуба. Мы поселимся рядом. Продуктами нас будут снабжать. Остальное же всё будем обеспечивать себе сами! Никто не знает, откуда я вас набрал. Вы — зародыши! Никаких близких знакомств с мужчинами. Те из вас, которые не удержатся, будут отправлены обратно на родную помойку!
— Даже и поразговаривать нельзя? — решила удостовериться Кукла.
— Разговаривать будешь, когда выучишь хотя бы слов двести на литературном польском языке, и тебе я особенно советую сдерживаться. И сделай что-нибудь с патлами.
— Подумаешь, было бы что, — Кукла собрала волосы с плеч и начала заплетать косу.
— В лагере не должно ничего пропасть!
— А если стырит кто‑то другой, тоже отвечать нам? — испугалась я.
— Нет, не вам.
— Да кто нам поверит?! — я действительно сомневалась. Меня всегда подозревали во лжи. Конечно, я в основном лгала, но иногда случалось и говорить правду. Интересно, что как раз тогда мне больше всего и не верили.