Меня ударило чувство тяжёлой утраты, разочарования, которое болело как рана, и злости на Нонну за лишение меня надежды. Мне захотелось плакать.
— А кто дал медальон из золота?
— Может, даже и мать.
— Откуда она взяла такую дорогую вещь?
— А откуда мы брали ценные вещи? Не только певица может обеспечить своего ребёнка.
— Кто положил в середину портрет артистки, и записал у меня на руке её фамилию?
— Откуда мне знать? Может, какая-нибудь нянечка из детдома вырезала первый попавшийся фотоснимок. Случай. Приглянулась именно эта, а не другая физиономия.
— Зачем она это сделала?
— Я не гадалка, и у меня не хватает терпения думать над такими вопросами. Ты пишешь, что хочешь меня увидеть, а как только я всё бросаю и приезжаю, ты суёшь мне под нос газетную фотографию какой‑то незнакомой бабы.
Уже только для того, чтобы сохранить лицо, медальон с изображением дамы я показала Маме.
— Да ведь это вырезка из газеты, — констатировала она как и все остальные до неё, и проверила пробу золотого изделия.
— Вид бумаги ничего не меняет.
— Не тешь себя сказками, Куница. Если даже она тебя родила, и на протяжении пятнадцати лет твоей жизни не дала о себе знать хоть бы словом, то тем более не признает девчонку из исправительного дома. Не строй себе иллюзий. Сначала выйди в люди, а уж потом, если не перегоришь, стартуй к ней. Учись, тренируйся, бей рекорды. Совсем по‑иному будет говорить знаменитая певица со знаменитой легкоатлеткой, чем с осуждённой, условно освобождённой на время.
После подготовительного курса никого не отсеяли. Мы приступили к прохождению нормального курса наук в первом классе общеобразовательной школы со специализацией в полеводстве. И катастрофа. «Неудовлетворительно» по польскому. Приговор. Более суровый, чем судебный, который для меня был, говоря по правде, почти безразличен. Подумаешь, ещё один Дом, только с добавлением «исправительный». Строгости везде практически одинаковы, тем более что тогда я не отдавала себе отчёта, как на самом деле живётся в исправительном учреждении.
Приговор, полученный здесь — небольшая пометка, «неуд» на полях моей ученической тетради, — вычёркивал меня навсегда. Сбрасывал на дно, потому что только здесь по‑хорошему проявилось осознание убожества моего прежнего существования.
Я повешусь. Повешусь ночью, в душевой кабинке, решила я. Когда меня одолевало отчаяние, осознание возможности воспользоваться последним, но безотказным способом бегства помогало мне пережить кризис. Теперь нет. В любом случае раньше была альтернатива, сейчас же я таковой не видела.