Дело было вечером. Через окно душевой я выбралась на террасу. Оттуда съехала по столбику и прыг через живую изгородь, и прыг через барьеры, и стометровка и Дом, и барабанная дробь в вековые, представительные двустворчатые двери.
— Пани учительница, я понимаю!
— Ты задушишь меня, Куница!
— Не знаю, как вас благодарить!
— Я тоже очень рада. Марш в кровати! — прогоняла она детей, высунувших любопытные личики из‑за каких‑то дверей в глубине помещения.
— Извините... я так не вовремя, — промямлила я смущённо. Лишь теперь я опомнилась.
— Ты здесь всегда вовремя. Запомни это и приходи, когда что-нибудь доставляет тебе радость или у тебя горе. Идём, отметим триумф вишнёвым вареньем, — она завела меня в комнату с приоконной нишей, где в моё первое посещение я открыла душу Дома.
— Я постараюсь сделать что-нибудь хорошее, чтобы хоть немного компенсировать то, что вы вложили в меня, — вымучила я на прощание и вписала её в мою отчизну, где уже пребывали Лебедь и Озеро. В первый раз я так выразительно ощутила, что отчизной может быть не только место на земле, но другой человек.
К ней я пришла за помощью, когда по телевизору опять говорили о японских выступлениях дамы с причёской в английские локоны, и вспоминали о её роли в варшавских постановках.
— Прошу вас взять меня с собой в Варшаву, — рассказывала я учительнице, стараясь не сгущать краски, всё, что я знала о своём происхождении. Она убедила Урсына. Он разрешил мне поехать под её опекой.
— Мне пойти с тобой? — спросила она, когда мы задержались под колоннадой Большого театра.
— Нет. Я должна сама. Спасибо, — я миновала застеклённые двери и в нерешительности остановилась у проходной.
— Ищешь кого‑то? — поинтересовался вахтёр.
— Портрет Веры Вареги, — выпалила я одним духом и подсунула ему под глаза мою газетную миниатюру.
— Из «Травиаты», — дотронулся он до ломкой бумаги.
— Осторожно! — я испугалась, что пожелтевшая иллюстрация распадётся.
— Старая вырезка, — пробормотал он, но больше ничего не добавил. Золотая, богато блестящая ракушка вызвала уважение даже среди роскоши фойе.
Вахтёр внимательно посмотрел на меня, потёр себе лоб. У него смешно топорщились седые пряди по краям круглой лысины.
— Пойдём, кажется, у нас есть такая фотография.
В галерее, полной изображениями артистов, висела крупная репродукция дамы с моего медальона, точнее моя дама была уменьшенной копией той. Внизу фотографии наискось шла надпись от руки: «Соотечественникам, почтеннейшей публике и Большому театру, Вера Варега. Варшава, март 1965 года».