Крышу сорвало в столовой.
Ильза опять назвала нас девочками, — в своей излюбленной манере, чего мы терпеть не могли и она об этом знала. Она сделала это сознательно, чтобы нас разъярить перед тем, как нанести решающий удар. Она была чрезмерно уверена в себе, в своей силе и в том страхе, который она в нас пробуждала, как и в умении проходу нам не давать, что она называла дисциплиной; а ещё она никогда не видела коллективной ненависти, поэтому думала, что её не бывает, и уж тем более ничего подобного не может случиться на её дежурстве.
Слишком толстокожая и примитивная, она не заметила вовремя симптомов — ведь здесь, в столовой, мы уже все были на предельных оборотах и взрыв не мог не произойти. Теперь всё, что угодно, могло послужить поводом, повода могло также не быть, но она его дала, обратившись к нам:
— Девочки!
— Моё гражданское состояние — девица, фактическое — шалава. Так что играться в невинность можете сами! — подала голос Кукла, эта примерная, образцовая девушка, всю свою жизнь здесь подчинявшая поддержанию и сохранению собственной красоты, которую с не меньшим успехом могла бы попортить и в изоляторе Ильза Кох.
Неизвестно, откуда все знали, что Ильза Кох — старая дева. Для нас было очевидно, что ни один парень не согласился бы на такую грымзу. О её жизни мы не знали ничего больше. Хотя наша злобная благодетельница не была такой уж уродиной, для нас она была отвратительна. Потому что имела над нами власть, которой злоупотребляла.
На несколько секунд воцарилась тишина, как будто наш коллективный организм переводил дыхание.
— Выйди. Пообедаешь отдельно, — приказала Ильза Кукле своим бесстрастным голосом, не повышая его даже на половину тона.
Кукла не шелохнулась. Смотрела на Ильзу так, будто той не было.
Я стянула с ноги туфлю и припечатала ею об стол. Через секунду вся столовая ритмично гремела деревянными каблуками по краю доски, уложенной на крестовины, скандируя:
— Иль‑за‑Кох! Иль‑за‑Кох! Иль‑за‑Кох! — девушки стеной двинулись на воспитательницу, хватая по пути всё, что попадалось под руки. Она уже не могла нами командовать, мы стали силой, она должна была отступить. И она это поняла. Брызнула газом из баллончика под давлением, скрылась за дверью, и снаружи лязгнул засов.
Нас обуяло бешенство. Столовую мы разнесли в щепки. Так совершался бунт!
Утихомирили нас струями воды из гидрантов через выбитые окна. Сломленных и апатичных, нас изолировали в спальне и не выпускали даже на приём пищи.
— Никто из вас не будет допущен на свадьбу, — сообщила начальница. — Вы даже каких‑то три месяца не сумели продержаться спокойно, вы даже так мало не смогли выдержать.