— В газетах? — спрашивает он
— Да. Трудно видеть людей, а мужа уже нет. Для меня это трудно. Такое ощущение, что с моей груди сняли тяжесть. — Я не знаю, как справиться с ожиданиями людей.
Слова Мейсона звучат жестко, словно приказ:
— К черту их ожидания.
Я потрясена тем, насколько прямолинеен Мейсон. Не думаю, что он понимает.
— Я просто не хочу расстраивать людей или…
— К черту их.
Я смотрю на него, думая, что он не может говорить это серьезно. В его глазах отражается такая сила, что я невольно вздрагиваю, а его крепкие мускулистые руки напряжены. Он касается щетины на подбородке и кажется немного расслабляется, но я все еще застигнута врасплох. В основном потому, что я хочу ему подчиняться. Хочу принять каждое его слово, будто это закон, и склониться перед ним.
— Ты имеешь право чувствовать и делать все, что хочешь. Это никого не касается. Их восприятие тебя — это их ответственность. Не твоя.
Я делаю глубокий вдох, ненавидя себя за то, что он не понимает.
— Может быть, я просто поверхностная.
Я не хотела произносить это вслух, но сказала. У меня перехватывает дыхание, и я снова беру пустой бокал. Прежде чем я успеваю закатить глаза или от досады хлопнуть им по столу, мне на помощь приходит официант с бутылкой Шардоне в руке.
— Я пока не хочу никуда двигаться. Просто не готова.
— Это потому, что ты его любила? — спрашивает Мейсон.
Его лоб прорезают морщины, а брови нахмурены. Он даже не может посмотреть мне в глаза.
— Я любила своего мужа, но не поэтому.
Делаю глоток вина, уставившись в бокал.
— Просто не знаю, как не чувствовать себя виноватой из-за того, что у меня все в порядке.
Произнести эти слова оказалось не так уж сложно. С Мейсоном приятно разговаривать. Не знаю почему, но это так.
— Так с тобой все в порядке? — спрашивает меня Мейсон, и он настолько искренен в своем беспокойстве, что я протягиваю руку через стол и беру его за руку, успокаивающе поглаживая костяшки его пальцев
— Иногда лучше, чем обычно, но мне трудно, потому что я жила без него не так уж долго.
Мейсон берет меня за руку, сжимая и открывая рот, собираясь что-то сказать, но ничего не произносит. Я тяжело вздыхаю, понимая, насколько глубоким стал наш разговор.
— Прости, — говорю я, качая головой и убирая руку. — Я не хотела…
— Перестань извиняться, — произносит Мейсон таким тоном, что все мои тревоги исчезают. — Это же я задавал тебе вопросы, помнишь?
Я киваю головой и тихо отвечаю, хотя не помню, как начался разговор.
— Скажи мне что-нибудь, что заставит меня улыбнуться, — говорит он.
Улыбка расползается на моих губах при мысли о том, что он улыбается мне.