Священник – в белом; размахивает кадильницей так широко, так ловко, что она летает над престолом, будто мяч. Впрочем, быть может, такой стиль каждения – особенность аввы Серапиона, который во время службы внешне прост, почти беззаботен, но внутренне предельно сосредоточен. Впечатление, словно два человека в одном: внутренний – самоуглубленный, и внешний – свободный, простой. Ходит широкими шагами по храму, размахивая кадильницей, прикладывает крест к головам прихожан...
Сидя на скамейке, Гурий слушал эти заунывные напевы, вдыхал благовония. Мужчины рядом протягивали ему сложенные лодочками ладони, и Гурий в ответ делал то же самое. Становился на колени, часто, очень часто. Шел Великий пост, поэтому поклонов – земных и поясных, было много.
Мариам сидела в дальнем углу справа, в женском крыле. Подолгу замирала, опустив голову в платке на спинку впереди стоящей скамейки, прикрыв лицо рукой. Гурию казалось, что она плачет и ему почему-то хотелось увидеть ее заплаканное лицо...
Гурий вспоминал.
Вспоминал, как в детстве причащался Святых Даров, на Рождество и Пасху. Как мама готовила его к исповеди. Говорила, что ангелы будут слушать все, что он расскажет священнику. А потом об этом узнает Бог. Если Гурий расскажет обо всем, что сделал плохого и пообещает исправиться, то ангелы будут радоваться. А если он что-либо утаит, то ангелы и Бог будут плакать.
Все это было так сложно и так важно, что, по совету мамы, Гурий записывал все на бумажке, заворачивал эту бумажку в конфетную фольгу и перед сном прятал под подушку или привязывал веревочкой к спинке кровати. Писал там о многом: о том, что убил жука и «разобрал его на кусочки, чтобы посмотреть, как он устроен»; что опять разрисовал в квартире стены красками и фломастерами, и хотя он не считает это грехом, но родители почему-то сердятся. Иногда в конце списка добавлял и несколько львиных проступков, намереваясь рассказать священнику и про грехи Льва, который рядом с Гурием тоже горько плакал и признавался, что сожрал мула, но больше так не будет...
И ему порой казалось, что рядом, у самого изголовья, стоит его дед Ионос. Как на фотографии в семейном альбоме. Дед, вышедший из катакомб, из того черного гранитного камня на кладбище. Слушает внука, подсказывает, что добавить к тому списку. Гладит по голове теплой ладонью. «Гури, Гури. Да благословит тебя Бог наш...»
А еще Гурий почему-то припомнил один эпизод из своей давней поездки в Рим, еще в то благословенное время, когда он в Одессе занимался живописью.
Он сидел у колонны на площади Святого Петра, неподалеку от знаменитого собора. Ноги у него гудели от долгой ходьбы по Вечному городу, от посещения многочисленных музеев, соборов и древних развалин. Рядом с ним на землю сел какой-то молодой бородатый монах в рясе темно-орехового цвета. Монах тоже прислонился спиной к мраморной колонне и устало вытянул обутые в кожаные сандалии ноги. По всему было видно, что они гудят от колоссальных нагрузок точно так же, как у Гурия. Потом монах достал из кармана рясы булку и начал кормить слетевшихся к нему голубей.