Разговорились (оба сносно владели английским). Монаха звали Дамиан, он францисканец, приехал в Вечный Город из Перуджи.
– Каждый раз приезжаю сюда, и каждый раз переживаю настоящее потрясение, – говорил Дамиан, отрывая кусочки булки и бросая птицам. – Снова и снова убеждаюсь в том, что только смирение спасет мир. Вот вам пример: перед нами собор Святого Петра – один из самых знаменитых соборов на земле. Взгляните на эту очередь – несколько тысяч человек стоят с раннего утра под палящим солнцем, чтобы туда попасть. И завтра, и послезавтра повторится та же картина. А теперь задумайтесь: в честь кого назван этот собор, эта площадь, и еще сотни и тысячи других соборов, площадей и городов по всему миру? В честь простого, малообразованного рыбака.
– Но апостол Петр отрекся от Христа, – задумчиво произнес Гурий.
– Да, трижды отрекся. Но он же потом и раскаялся и после этого стал первоверховным апостолом. Милость Божья безбрежна...
Они еще недолго поговорили и расстались.
Казалось бы, случайная встреча, короткий разговор под голубиное воркование, а вот почему-то врезалось в память.
И сейчас, слушая эти песнопения на чужом ему коптском языке; преклоняя колени вместе с незнакомыми ему мужчинами и женщинами в чужом, по сути, для него храме; подставляя голову под крест, Гурий впервые пересматривал всю свою жизнь.
В страшной мерзости и грязи видел он теперь свое бандитское прошлое. Возникали перед его глазами люди с перекошенными от ужаса лицами. Люди, когда-то избитые им, изувеченные, отвезенные на «скорой» в больницы. И видел перед собой Гурий чьи-то холсты с чудесной живописью, которые он уничтожил собственной рукой, терзаемый завистью, гордыней, ненавистью к себе. И вспоминал он женщин – проституток, ресторанных девок, с которыми обходился одинаково: унижал, тянул за собой в еще больший разврат.
И думал теперь Гурий: почему же его, дрянь этакую, Бог так жалел? Почему столько раз отводил от него пулю? Почему спасал от передоза? От СПИДа? От тюрьмы?
И добрый дед Ионос, и ангелы, и великие художники Возрождения, и мама, и Лев, и монах Дамиан, – все смотрели на него. И совращенные им женщины, и ограбленные им и избитые люди, и их дети, и жены, и Христос – обступив кругом, смотрели на него, стоявшего на коленях, с низко опущенной головой...
Да, многое менялось в жизни Гурия, в том числе и... Мариам. Все в ней теперь было исполнено женской нежности. Ее лицо, ранее казавшееся ему простоватым, лишенным утонченности, часто строгим, незаметно преобразилось. Ее темные глаза, искривленный нос, мягко закругленный подбородок – каждая черточка теперь была напоена негой. Ее глубокие темные глаза звали, манили, завораживали. Гурия все сильнее волновал оливковый оттенок ее кожи.