Однажды ночью дед раскашлялся сильнее обычного, и все проснулись. Включили свет. Аллочке почему-то стало страшно. Она стояла, прижавшись к стенке комода. Дед кашлял так, что жилы на горле вздулись. Отталкивал кислородную подушку. Вдруг затих, вцепился своими пальцами в одеяло и притянул его к самому подбородку. Долго молчал. Потом прохрипел: «Как тяжело умирать...»
Мама заплакала в подол ночной рубашки, папа опустил свою ладонь на слепые раскрытые глаза деда. А когда ладонь отнял, дед лежал безразличный, посеревший, с сомкнутыми губами и закрытыми глазами, словно и не жил никогда. Только костлявые пальцы крепко держали край одеяла. На пару дней Аллочку отправили к тете Даше. Когда она вернулась — ни деда, ни одеяла уже не было. Лишь на столе стоял граненый стакан, наполненный водкой и прикрытый горбушкой черного хлеба...
***
— Ты правда пойдешь в школу в этом году?
— Да, меня поведут показывать директору. Ноябрьских тоже принимают.
Мы сидели на корточках, измазанные шелковицей, со свежими царапинами на руках и ногах. Выпускали кузнечиков из банки. Кузнечики были какие-то вялые, а может, им до того понравилось в банке, что и выпрыгивать не хотели.
— Как ты думаешь, в школу нужно будет ходить каждый день?
— Ты что? В школу ходят, когда хотят.
— Я тоже так думаю... — Аллочка вдруг лукаво прищурилась. — Хочешь, я тебе что-то покажу?
— Покажи.
— Пошли, — она взяла меня за руку и потянула за собой.
— В малину нельзя, — я вырвал руку.
— Почему?
— Там... — скажи про змею — еще засмеет и назовет трусом. — Она невкусная.
Аллочка повела плечом, посмотрела вокруг — нет ли кого. Вдруг подняла подол платья и сняла трусы.
— Смотри.
Я уставился, как стоокий Аргус, — всеми глазищами. Неужели у всех девчонок одинаково: всё — как отрезано? Виденные прежде запретные рисунки были всё же рисунками. А тут — сама жизнь... Может, и у мамы там тоже нет ничего? И у бабушки?
— Мы с тобой теперь муж и жена, — сказала Аллочка. — Когда вырастем — поженимся.
— Угу, — промычал я, не сводя глаз.
— Теперь покажи ты.
Я растерялся. Когда меня голым купают в тазу, я не стесняюсь. Но мама и бабушка — свои. Мы — семья. А тут — как бы чужая. Но, с другой стороны, мы ведь поженились. Получается, что жене можно. Я не знал, что делать.
Первые капли дождя упали на землю.
— Побежали домой! — крикнул я и помчался.
У окна стоял деревянный ящик, специально принесенный папой мне для подставки.
— Так нечестно! Обманщик! — закричала Аллочка, натягивая трусы. И побежала следом.
Мигом я заскочил в комнату. Через минуту вбежала и Аллочка.