Как же я мог обвинять Ивана? Разве у него бесчувственное сердце? Наоборот: сердце-то у него слишком ранимое, слишком мягкое для хирурга.
Да и кто я такой, чтобы судить его? Способен ли я измерить всю глубину его страдания? Знаю ли, какими муками мучился он во время той операции? И чем, по сути, он с тех пор занимался, как не казнью самого себя? Падая с лестниц и эскалаторов, разбиваясь на стройках и в автомобильных авариях, ударяя себя молотком по пальцам, царапая бритвой во время бритья свое лицо, – не мстил ли себе Иван таким образом? Не выступал ли по отношению к себе жестоким судьей и палачом?..
Наши сессии теперь носили совершенно иной характер. Мы оставили весь его бред с коленом и заговорами. Что-то произошло, в душе Ивана сдвинулись какие-то глубокие пласты. Речь его лилась живее. Он много рассказывал о своей бывшей работе хирурга, о своей юности. В такие минуты сквозь серое обличье одичавшего, ожесточившегося человека проступал иной Иван. Смутно я различал в нем некогда решительного, внимательного, наверное, даже слишком дотошного хирурга. Даже пальцы его оживились.
Вот так, думал я, – снял человек с души несуществующий грех, открылся.
Порою в наших с ним беседах Иван пытался нагромождать несметное количество всяких анатомических деталей, наименований хирургических инструментов и т.д. Я же старался донести до его сознания очевидное и самое главное: не виновен он в смерти брата, зажим сорвался случайно. Такова реальность. Все остальное – самовнушение, быть может, тайные желания, ошибочно принятые им за действительность.
– Вам пришлось пережить сильнейший болевой шок. Слишком чуткое у вас сердце, – уверял я, ожидая, когда же, наконец, Иван начнет верить моим словам.
Он вроде бы согласно кивал головой, дакал.
ххх
Как-то раз по моей просьбе он принес свои фотографии.
– Это вы – возле дома со своим братом? Надо же, как похожи! А это вы где? В лаборатории мединститута? Что, крыс и лягушек там резали? – я перебирал фотоснимки. – А это, насколько я понимаю, в лесу, на пикнике. Кто эта чудная женщина с вами в обнимку, а? Признавайтесь.
Он молчал. Оторвавшись от фотографий, я посмотрел на Ивана. И обмер. В его глазах блестели слезы. Нижняя челюсть судорожно тряслась, рот был раскрыт, как будто он хотел и не мог вздохнуть.
И тут случилось то, чего я менее всего ожидал. Лицо Ивана исказилось в муке. Он схватился за голову и стал рвать на себе волосы, словно желая их вырвать:
– Дрянь! Дрянь! Дрянь! – то и дело вскрикивал он болезненно. – А-а!..
Будто вспышка яркого света ударила в окно, озарив для меня реальность. Неудачная операция не была трагической случайностью, нет! Иван сделал все, чтобы тот злосчастный зажим соскочил. Убил, убил брата ради женщины, с которой был в сговоре!