– Не надо, не надо... – я подошел к Ивану. Сильно, как мог, стиснул его напряженные, трясущиеся руки, прижал к своей груди. – Не надо... Перестань...
ххх
– Значит, Иван умышленно убил своего брата. По правде, я в этом не сомневалась, когда узнала, что именно он делал ему операцию. А если в деле еще и замешана женщина... – сказала Сандра, когда я ей рассказал о своей последней сессии с Иваном. – Но гарантирую: он ни за что не признается в убийстве. Кажется, я хорошо понимаю, что это за человек. Не признается он ни тебе, Герман, и вообще никому на свете.
В ответ я развел руками: мол, не спорю, поживем – увидим.
– Что же ты теперь собираешься делать? Как думаешь его лечить?
– Хочу убедить его пойти в церковь. Мне кажется, что психотерапия тут уже бессильна.
– А Иван верующий?
– Нет.
Сандра задумчиво погладила пальцем подбородок:
– Церковь, молитва… Вера порой помогает лучше любых лекарств. Мне нужно над этим подумать. Время у нас есть, ситуация пока не критическая.
День выдался дождливым, было холодно и ветрено. Мы вышли с Иваном из метро и зашагали по улице, переступая лужи.
Иван шел, засунув руки в карманы клетчатого пальто. Накануне вечером, по его же собственному признанию, он выпил две рюмки водки (не полбутылки ли?), но как бы то ни было, к утру успел протрезветь.
Миновав бакалейный магазин и банк, мы очутились у невысокого здания под куполом с крестом. Из дверей церкви выходили мужчины и женщины разного возраста, некоторые с детьми. Раскрывали зонтики и, перекрестившись лицом к храму, уходили. Судя по всему, литургия только что закончилась.
– Ну, с Богом, – сказал я, перекрестившись. Открыл дверь церкви и пропустил Ивана вперед.
Пожав плечами, он вошел в храм. Там снял шапку и расстегнул пальто. В последнее время он плохо следил за собой, не причесывался и не брился.
– Сейчас все разузнаю, подожди меня здесь, – сказал я и пошел искать священника.
По вероисповеданию я – православный, крестился в Питере, еще когда учился в университете. Приняв крещение, первое время сильно увлекался всем, что относится к Православию: читал свято-отеческую литературу, ходил с приятелем на церковные службы. Но та наша религиозность, как теперь понимаю, носила какой-то искаженный, ущербный характер. Да, были желания, порывы. Много умничанья, разглагольствований, ожидания непонятных чудес. Не было главного: понимания, что вера – это постоянный подвиг смирения перед Волей Божьей.
Поэтому скоро пришло охлаждение. Нагрудный крестик я по-прежнему ношу, но человеком воцерковленным не стал и в церковь хожу редко.