Иван нахмурился, по его лицу пробежала тень растерянности, даже испуга.
– Вы что, хотите, чтобы я больше к вам не приходил? – спросил он дрогнувшим голосом. Он весь как-то ужался в кресле; глаза, мутноватые с перепоя, забегали. В его лице промелькнуло что-то от ребенка, бедного, всеми покинутого, никому не нужного.
– Нет, я вовсе не хочу этого. В некотором роде, я вам даже сочувствую, – буркнул я. – Но понимаете, то, что вы делаете... не могу этого оправдать. Вы что, действительно уверены в своем праве на эти деньги? Вы и вправду считаете, что один ваш понос стоит пять тысяч долларов?
И тут лицо Ивана, в который раз за эту сессию, преображается. Вернее, лицо остается неподвижным, только слегка раскрывается рот, губы кривит странная улыбочка...
– Да. Я уверен, что поступаю правильно. Да, мне все должны, – его глаза смотрят то ли на меня, то ли сквозь меня, и видят...
Что они видят, эти мутные, с перепоя, холодные глаза тритона, этой застывшей на песке ящерицы? У меня от его улыбки холодок пробегает по спине. В этот миг я почему-то не сомневаюсь, что Иван способен убить. И убьет, убьет с этой холодной, кривой улыбочкой...
«Настоящий социопат, которому неведомы ни законы морали, ни любви». Невольно я отталкиваюсь ногами от пола, и мое кресло на колесиках откатывается подальше от этого типа.
– Вы просили меня подготовить письмо для вашего адвоката. Вот, пожалуйста, – протягиваю ему конверт с госпитальным логотипом.
Иван берет конверт, кладет его во внутренний карман своего старого пиджака:
– Спасибо, доктор.
Смотрит на часы и, видя, что уже прошло сорок три минуты, начинает собираться.
Я сижу молча. Ради чего этот Иван покинул Россию, оставив там мать, родных, работу хирурга, и уже десять лет болтается в Нью-Йорке, как клочок смятой бумажки, носимый ветром по стройкам, судам и госпиталям?
Несерьезный, бездушный человек, – мысленно ставлю ему окончательный диагноз, пожимая на прощанье его холодную руку.
Прости, Иван, прости мое верхоглядство.
Снова кончик моей ручки крутится вокруг загадочного слова: л ю б о в ь. Почему, непонятно, любовь, подобно локомотиву, тянет за собой весь бутафорский антураж – соловьев, розы, шампанское во льду, всякие там слезы, ножи в сердце? Кто тому виной? Бульварные романы? Кино?
Мне припоминается история молоденькой пациентки. От девушки ушел бой-френд. Чтобы его вернуть, она позвонила ему и сказала, что включила газ, все четыре конфорки: «Прощай, любимый, прощай навеки!» Но бой-френд был решительно настроен на разрыв. Вместо того, чтобы ринуться спасать подругу, позвонил в «911» и сообщил, что такая-то по такому-то адресу собирается покончить с собой, уже включила газ...