— И яблони, ягодник, конечно, есть?
— Стараемся в меру сил. Да и возраст обязывает.
— Ну что ж, похвально… Не наниматься ли к нам? — пошутил Докин, хотя желтое морщинистое лицо его осталось постным.
— Пока нет… Своя работища грядет… — попробовал в тон ему ответить Сосновский, но в горле пересохло, и он не смог продолжать дальше.
— Напрасно. Нам практики нужны,— не замечая этого, чуть оживился Докин.— Разве может человек, который не ведет научную работу или не трудится на производстве, учить студентов? По-моему, нет. Чему же он тогда будет их учить? Мы же не талмудистов готовим.
На правой щеке у декана, темнело большое родимое пятно. Сосновский чувствовал — Докин замечает, что он все время глядит на него, и старался отвести взгляд в сторону, однако против воли то и дело поглядывал на родинку. Это увеличивало неловкость.
— Я насчет приема,— наконец решился он.— Простите, но мне тяжело пускать своего пасынка в жизнь с чувством, что в самом начале допущена несправедливость… Он получил все пятерки, кроме русского. Разве ошибки в сочинении помешают ему быть отличным инженером? Я убежден, что у принятых вами найдутся тройки и по математике!
Докин смолчал, будто не слышал этих слов, только правая щека е родимым пятном удивленно дернулась.
— Да-а,— протянул он, явно не желая вести этот разговор, и вернулся к прежнему: — Я на студентов, которые идут к нам с предприятий, большие надежды возлагаю. Деловые ребята. Некоторые словно специально выдуманы для нас. Опыт и здесь — великая вещь.
— Не знаю... Всякое бывает. Инженеры из них, возможно, и выйдут настоящие, но с наукой… Не знаю. Ученых, по-моему, иначе растят.
— Ученые тоже не из инкубаторов выходят…
Говорить дальше о Юрии не имело смысла: это был отказ, и надо было идти — если только идти — к директору.
Вестибюль главного корпуса встретил Сосновского толчеей и гулом возбужденных голосов. С холодным, сердитым лицом Максим Степанович протиснулся к швейцару, кивнул ему и, боясь, что тот остановит и доведется объяснять, зачем пришел, поспешно поднялся по лестнице на второй этаж.
Перед самой дверью в приемную Сосновский едва не столкнулся с русоволосой девушкой, которую вели под руки юноша в очках и пожилая потерянная женщина. Девушка, как в обмороке, закинула назад голову, и та кивалась у нее при каждом шаге. Милое исплаканное лицо ее было без кровинки, а на темных пушистых ресницах, не проливаясь, дрожали слезы.
— Лёдя, перестань. Ну, перестань,— сердито уговаривал ее юноша.— На что это похоже? Сейчас же возьми себя в руки!
Нет, отказываться от того, на что он, Сосновский, решился, было нельзя! Максим Степанович уступил им дорогу и вошел в приемную.