Неожиданно Михал заметил Димина. Тот, видно, тоже волновался. Заложив руки за спину, он словно мерил расстояние от вагранки до конвейера и назад.
«Пришел! Давно бы так…— с благодарностью подумал Михал. Ему сделалось легко, будто присутствие Димина отводило опасность.— Иди сюда, иди при всех… Не нам с тобой мериться, кто из вас выше…»
Немного спустя, когда печь выдала первую плавку, Михал вызвал по телефону главного инженера.
— Покуда, сдается, порядок! — громче, чем нужно, сообщил он, не скрывая и того, что понимает, в каком двусмысленном положении находится Сосновский.
— Тогда пусть и дальше везет… — пожелал тот удачи. — Через часок еще позвони… А кожух, Сергеевич, не краснеет?
— Бог миловал.
— Переживал, очевидно?
— Всякое было… Тут, если хотите, поединок шел…
— Догадываюсь, Сергеевич, догадываюсь…
Радость редко приходит сама собой. Чаще она сопряжена с усилиями. Но зато, чем тяжелее доводится человеку, тем полнее его радость.
Наверное, потому, когда под конец смены угрюмый Кашин стал придирчиво осматривать печь, Михал засветился от озорного чувства.
— Порядок, можете не проверять,— похвалился он, забывая обо всем, кроме своей удачи.— Теперь только бы вышло, что наши стены устойчивей…
Кашин неохотно кивнул в знак согласия.
— Но у меня к тебе просьба,— сказал строго.— Повремени пока регистрировать это свое предложение. Успеешь еще деньги отхватить.
— А это почему?
— Потому что, ежели получишь, сэкономленный кирпич поминай как звали. Снимут с плана, и его уже не возьмешь. А он, как тебе известно, позарез нужен.
Такое было обычным, и Кашин, по-своему, имел основание, но идти ему навстречу теперь Михал не мог. Да и было что-то обидное в его просьбе.
Димин, который и сейчас оказался подле, с досадой ударил себя в грудь.
— Ну и натура у тебя, прости господи! Разве можно теперь об этом?..
— А что тут такого? Может, неправду я сказал или хочу прикарманить этот кирпич? — как всегда, перешел в контрнаступление Кашин.— Давай уж, крой открыто. Не дорогу ли для своей жены расчищаешь? Ну?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Как-то не ахти ладно становилось в семье Сосновских. Юрий дома почти не бывал и приходил из института поздно, за полночь, а то и вовсе ночевал где-то. Когда, нарочно открывая ему сама, Вера спрашивала, где пропадал, Юра с презрительным раздражением отвечал, что у ребят в общежитии — готовил задания.
Было очевидным — это враки. Оставаться посторонним в общежитии после одиннадцати запрещалось, да и возвращался иной раз Юрий домой, когда уже не ходили ни трамваи, ни автобусы. А добираться пешком от Политехнического было прямо-таки невозможно. Но мысли об этом Вера отгоняла от себя, беспокоясь главным образом о здоровье сына. Она видела, как он вытягивается, худеет, как некогда краснощекое лицо у него блекнет, от висков до покрытого пушком подбородка проступает нездоровая бледность, и сердце ее болело. Потому ругала она сына за еду, за плохой аппетит и сон. Не доверяя работнице, сама подавала Юрию завтрак, сидела в столовой, пока тот ел, и, сунув деньги на обед, отправляла в институт. Когда же Юрий приходил домой сразу после лекций и засыпал на диване прямо в ботинках, она ходила на цыпочках и шикала на всех, кто громко говорил.