Работала только одна вагранка, стреляя крупными, как трассирующие пули, искрами, которые, коснувшись стены, взрывались. Двое наладчиков устанавливали на формовочных машинах новые модели.
Нет, Михал верил в свой опыт, в расчеты Евгена, в прозорливость Доры Диминой. Но наблюдая, с какой сокрушительной силой вылетают искры из вагранки и как взрываются, ударившись в стену, он холодел — на карту был поставлен не один его авторитет. Неожиданная мысль заставила его похолодеть: а что, если тонкие стены электропечи окажутся настолько теплопроводны, что раскалится кожух? Что будет тогда? Доведется остановить работу, весь цех застынет вот в такой же, как сейчас, неподвижности, и правда окажется на стороне Кашина? Не слишком ли многое поставлено на карту?..
Третьего дня, в субботу, было заседание парткома. Оно затянулось, но никто не жалел об этом. Присутствие Ковалевского поднимало всех, делало активными.
На повестке дня стоял один вопрос — как идет подготовка к переходу на семичасовой рабочий день. Но при Ковалевском вопрос неожиданно приобрел новые аспекты, расширился.
Склонив по привычке голову на плечо, Ковалевский внимательно слушал выступавших. И совсем не скрывал своего отношения к их речам — грозил пальцем, кивал в знак согласия, бросал реплики. А когда заговорил сам, стал обращаться то к одному, то к другому.
— Будить инициативу сейчас — главное. Так? — спрашивал он у Сосновского. — Ну вот! Активность людей растет? Растет. И ее необходимо всячески поддерживать. Но ничего нельзя так легко скомпрометировать, как новое. Согласны?..
«Скомпрометировать…» — тоскливо думал Михал.
Чувствуя, как потяжелели ноги, он еще раз обошел печь и, не ожидая, когда подадут чугун, побежал к телефону. Негнущимся пальцем набрал номер главного инженера и стал ждать — что там ни говори, Сосновский не Кашин. Долгие, тревожные гудки, сдавалось, входили в Михала. Главный инженер, конечно, не отвечал. Не было и Доры Дмитриевны.
Время тянулось медленно. Наконец, подав сигнал, ковш подплыл к вагранке. Ваграночник в робе и войлочной шляпе, которая делала его на вид очень сильным, ударил ломом в летку. По желобу, искрясь, хлынул чугун — сверкающий, вязкий. Тельферистка — милая, немного шалая с виду розовощекая девушка в красной, как когда-то у делегаток, косынке — помахала сверху Михалу рукой, и тележка с ковшом тронулась. Сделав плавный разворот, послушно остановилась возле завалочного окна электропечи.
Дальше Михал делал все почти механически. Внешне спокойный, только с более медленными движениями, он отдавал распоряжения, следил, как расплавленный чугун наполняет ванну и нутро печи краснеет, разгорается, передавал указания пультовщице насчет температуры. Но опасение страшного жило в нем, мешало думать.