— Стой, бандит! От супа не уйдешь!
Лина попросту упала сверху на слегка оглушенного петуха, прижимая его материей к земле. И все бы хорошо, но у нее за спиной раздался дружный мужской хохот.
— Вот это зад! — наемники из замка подтягивались к обеду. — Не всякая кобылка таким похвастается!
— А я бы на такой прокатился, — одобрительно высказался кто-то под общий хохот.
От неожиданности Лина ослабила хватку, и злобный монстр, больно саданув ее когтями, снова вырвался на волю. Мужской смех стал громче.
— Ставлю пять монет на петуха! — кнестовые дворовые решили сегодня получить не только хлеба, но и зрелищ.
— Два к одному, что чужемирка его не поймает!
Между тем, мерзкая птица пыталась оббежать Лину. Эта помесь орла и сторожевого барбоса оказалась зажата между забором и неопытной, но решительной москвичкой.
— Рыжий, слева заходи! — подбадривали его болельщики.
Петух, казалось, понял их, и, ровно сложив крылья, сделал вид, что просто прогуливается вдоль забора. Но и Лина была не промах. Сделав обманный шаг в сторону, она засунула руку в карман, и сделал вид, что сыплет зерно на землю:
— Цып-цып-цып.
Петух не реагировал. Лина почмокала губами, посвистела… Как же тут подзывают этих пернатых монстров.
— Ты еще «кыс-кыс» попробуй, — волна смеха сзади поднялась с новой силой. Похоже, дворовые кнеста собрались уже в полном составе.
Лина чувствовала себя клоуном. На глаза наворачивались слезы, раненая рука болела. Осталось только, чтобы Урма вышла и наорала. Петух, между тем, совершил обманный маневр и таки прыгнул! Лина рванула к нему с фартуком, но из-за слез, конечно же, промахнулась.
Хохот было взорвался, но тут же замолк. Громко закудахтал петух. В напряженной тишине его крик показался особенно возмущенным. Лина, вытиравшая слезы грязным фартуком, обернулась. У входа на двор таверны стоял Ледяной. Он держал за ноги только что пойманного беглеца, встряхивая его, чтобы тот не брыкался.
— От тебя сбежал? — мужчина говорил тихо, но Лина хорошо его слышала. Даже птица притихла в его руке.
— От меня. Мне его зарезать надо. Постояльцы приехали, — Лина, всхлипывая, рассказывала о своих переживаниях и не могла остановиться. — А я не умею. Я его даже поймать не могу!
Она изо всех сил держалась, чтобы не разреветься, но губы дрожали, глаза сами собой наполнились слезами, лоб сморщился, брови поднялись, придав ее лицу абсолютно детское выражение.
— Почему не можешь? Птицу никогда не готовила? — в его словах явно слышался укор, ему совершенно не хотелось стоять около этой хлюпающей носом чужемирки. Слезы, особенно женские, его раздражали.