Когда что-то неведомое заставило меня подняться на ноги, я сделала лишь несколько шагов к окну, и тут живот мне опалило дикой болью. Я согнулась и, не дотянувшись до хоть какой-нибудь опоры, свалилась на пол. Боль была сильной, отчего только и удавалось, что едва дышать и, скрючившись на холодном камне, пережидать её вспышку.
23
23
Сначала я не звала на помощь, ведь на это не было никаких сил, как и надежды, что кто-то услышит. Холодный каменный пол слегка облегчал мои муки. При очередном приступе скручивающей боли я схватилась за подол платья и вдруг ощутила на руке какую-то липкую влагу. Поднеся к глазам дрожащую ладонь, со страхом увидела, что она перепачкалась кровью.
— По… Помогите… Помогите! — закричала я, а душа просто разрывалась на части от обиды и ужаса из-за того, что так и не рождённое дитя могло погибнуть.
Мои крики о помощи и рыдания остались безо всякого ответа. Никто не слышал. Никому не было до меня никакого дела.
Лишь спустя какое-то время, когда наступила тёмная ночь, до моих ушей донеслось тихое женское пение, послышавшееся откуда-то из-за окна. Цепляясь кончиками пальцев за небольшие выступы на каменном полу, я смогла подползти поближе к последнему, чтобы снова позвать на помощь:
— Помогите… Прошу вас…
Только у меня выходил тихий шёпот, то и дело перебиваемый рыданиями.
Из-за закрытого окна, видно, мои мольбы не оказалось слышно, а потому пение незнакомки не прервалось ни на мгновение. Собравшись с одним лишь духом, ибо сил у меня так и не было, я с огромным трудом поднялась на ноги, стараясь не глядеть на подол платья. Держась за какой-то выступ у окна, еле дотянулась до кованного подсвечника с незажжённой свечой и ударила им по стеклу. Открыть разбухшую от влаги раму у меня бы ни за что не вышло, ведь подобное и в добром здравии было сложно.
В лицо мне ударил холодный ветер северной весны, я вдохнула полной грудью и крикнула, вглядываясь в черноту ночи через осколки стекла:
— Помогите!
Девушка же, что пела и, как выяснилось, плясала на страшном мосту, даже не оглянулась на просьбу о помощи. Она словно обезумела, что-то напевая и кружась в диком танце.
Разрыдавшись, я сползла обратно на пол, всё же взглянув в темноте на подол платья. Он был уже не чистого серого цвета, а грязным и испачканным кровью, да и нутро моё теперь будто бы опустело. Никто в нём не толкался, там царила мертвенная тишина, и даже боль стихла, почему-то покинув меня.
Всю ночь я пролежала на осколках стекла у разбитого окна, не желая даже дышать, так было больно моей душе. Лишь утром послышался лязг дверного затвора, и я увидела краем глаза, как на пол грохнулся таз с горячей водой.