— Пожалуйста! Прошу вас! Я даю слово, что он ничего с вами не сделает, только скажите! Жизни мне нет спокойной в неведении, а вы ведь точно что-то знаете о нём! Вы говорили…
— Чего слушать вздорную старуху?! — рявкнула она, пугая меня тем, как стремительно менялось её настроение.
Тут наш разговор неожиданно оказался прерван, поскольку с печки, где я когда-то спала, донёсся детский плач. Моя собеседница быстро полезла туда и достала младенца в странной даже не пелёнке, а коробушке, и положила на стол.
— Чего расселась, телепня?! А ну, поднеси вон ту кадушку! — велела она, разламывая коробочку, что была с дитя и на самом деле оказалась непропечённым хлебом.
«Неужели и правда детьми питается?!» — с ужасом подумала я и выполнила повеление старухи, принося тёплую кадушку, но ни на мгновение, не отрывая взгляда от неё и кряхтящего малыша. А знахарка же, между тем, сунула последнему в рот влажный кулёк, и ребёночек замолчал, тихонько посасывая из него что-то съедобное. Из кадушки, что я ей подала, она вывалила на стол тесто и присыпала какими-то размолотыми травками, а затем наспех размяла в неровную лепёшку и, обмыв затихшего младенца в ведре воды, так мокренького туда и положила. Замотав же его тестом с ног до головы, отчего одно только личико осталось открытым, вернула обратно на печку.
— Чего зенки вылупила?! Не собираюсь я его есть! Он раньше срока на свет народился, вот я и допекаю… — нехотя объяснила она.
Я лишь кротко кивнула, продолжая во все глаза смотреть на разгневанную старуху. Ужас от неожиданного появления в хате незнакомого дитя сменился новыми волнениями за собственного ребёнка, которого я с любовью носила под сердцем.
— Ладно! Присаживайся, расскажу, но не больно-то радуйся, я и сама порой не внимаю того, чего вижу, — бросила знахарка, спешно прибирая всё со стола.
— Вы только расскажите. Может, я и соображу, что к чему.
— Тебе-то уж где, телепня бестолковая! Садись по ту сторону, — хмыкнув, заявила она и зачем-то полезла в сундук.
Через несколько мгновений оттуда появился какой-то тряпичный мешок, искусно вышитый узорами из красных нитей, в котором что-то побрякивало. Развязав тесьму, старуха стала его трясти, нашёптывая неразличимое, и вскоре высыпала на стол россыпь чёрных камней, исписанных непонятными для меня рублеными знаками.
Она долго глядела на каждый, и наконец её скрюченный палец уткнулся в один из них.
— Вот твоё дитя. Эта древняя руна означает как жизнь, так и смерть. С моей стороны жизнь, а если перевернуть, то будет смерть. Смекаешь? — спросила знахарка, зло усмехаясь.