– Да, батя, подыхать никому не хочется. Купи за меня свечку.
Сергей Сергеевич растерялся:
– Я в церковь не хожу.
– Меня охранник в магазин не пускает, бациллой называет. А мне свечка нужна.
– Зачем?
– Книжку почитать, – засмеялся бомж гнилым ртом. – Темно у нас, электричества нет – ни выпить, ни покушать по-человечески. Может, ещё кусочек колбаски возьмёшь?
В магазине Сергей Сергеевич купил свечку, две палки дорогой сырокопчёной колбасы и пачку сигарет.
* * *
Утром старик, покушав яичницы, вышел в лоджию покурить. Был яркий солнечный день. Пробка на шоссе рассосалась – похоже, машины передумали покидать город. Вон они поблёскивают внизу на парковке – разноцветные лакированные ноготки, вцепившиеся в пешеходный тротуар.
Старик удивился своей образной восприимчивости. Почему для него так значимо, каким видится мир с балкона? Ещё недавно сутью жизни были дела на кафедре, научные вопросы, а теперь не менее сущи вид из окна, походы в магазин и на помойку с пакетом мусора. А потом сущестью станут рисунок обоев на стене и проблема с тем, как помочиться в утку. И после смерти… Вспомнился сон, лимонный вкус костного самоощущения.
Надев на всякий случай плащ-дождевик, Сергей Сергеевич отправился на прогулку. Лес начинался сразу за домами. Оттуда вышли девушка с поводком в руке и собака, которая гавкнула на старика без выражения, как на пустое место. Посторонившись, старик ступил на тропу и засеменил по ней, стараясь глядеть прямо перед собой, но боковым зрением всё же омарался человеческой грязнотцой – полиэтиленовыми пакетами под кустами, блестящими бутылками, одноразовыми тарелочками с засохшим кетчупом. К счастью, неряхи по лености своей глубже в лес не забирались, дальше по тропе было чисто. Сбавив шаг, высмотрел впереди приметный тополь, за которым нужно поворачивать направо.
Тополь стоял с растрёпанной кроной, словно обиженный. Остальные же деревья в этом лесу были невыразительны, метамерны. Чем больше лес, тем скучнее растения. Вспомнились два вяза-интеллектуала в скверике перед институтом. Летом они едва слышно шептали листвой, а осенью обнажались письменно. Поначалу казалось, что вязы общаются на языке глухонемых, сплетая ветки-пальцы в немой жестикуляции, но нет, в паутинной ветвистости всё же была статика письма. Безбуквенного, иероглифического, выражающего ломким рисунком целые слова или понятия. Впрочем, в иероглифы это тоже не вмещалось. Дерево в целом есть говорящий знак, понимаемый в бытийном окружении. Чтобы понять его, надо подловить настроение природы – тот мотив, в котором изначально написана песнь древа. Это и особый свет, падаемый с неба, и моросящий дождь или снежок на чёрных ветках, добавляющий в графику пронзительности.