Обедал я вместе с Фердинандом Семеновичем, у которого тоже был утренний урок. У него все вышло спокойнее, чем у меня. Видно, после утренней порки девочки не просили добавки.
– А, значит ви есть счастливец, ― сказал он. ― То-то я смотрел, а они такие тихие.
– А вы любите, когда их порют?
У него загорелись глаза.
– Все любят. Ролан Петрович, Альберт Сергеевич, я. Это очень красиво: бледная женская плоть, кровь. Юные, такие юные, ах…
Он съел ложечку желе, отпил кофе.
– Ви же знаете, да, что им еще нет восемнадцати?
– Как нет? Но господин Ставнин…
– Они недалеко от восемнадцати. Когда они выйдут на сцену, восемнадцать уже будет.
Я подумал, что слишком много событий хлынуло на меня. Несовершеннолетние девочки-пленницы. Распутные мужчины. И я. Как физкультурный венец всего. Может, отказаться. А как же деньги? Да и Ставнина я своим отказом сильно подведу. Хотя не в одном отказе дело…
– А зачем вы здесь? ― спросил я. ― Вы же, кажется, иностранец?
– Верно. Моя мама русская, а папа ― швейцарец. Я стоял у истоков швейцарского панк-рока. Мы гремели, ох, мы так гремели. “Слишком хороший сыр, чересчур надежные банки…” Выступали против всего этого. Нас запретили, меня выслали на родину матери. Что случилось с вокалистом и барабанщиком я не знаю. А тут протестовать мне было не с руки. Да и против чего?
Я не смог подобрать ответ.
– А поскольку я знаю английский и русский, я подался в учителя. Многих ведь берут в учителя, кто как я и даже хуже. Несколько лет назад на меня вышел помощник господина Ставнина. Я учил его английскому, а потом у него появилась идея создать “Дагерротипы корсетов в студеной воде”. Мы с ним отобрали девочек…
– Так вы знаете их давно?
– Да. ― Он заулыбался, и тут же улыбка погасла. ― Знаю давно, но без толку… Мы по всей Сибири их искали. Они есть, как это у вас говорится, позорники, а, беспризорники.
Я довольно пристально посмотрел на него. Передо мной сидел аккуратный европеец, который, ставя чашку, следил, чтобы он встала строго ручкой к нему, чтобы он мог ее поглаживать пальцем. Он намечал ложечкой границы кусочка желе, прежде чем отделить его. Он знал языки и разбирался в музыке. И этот же человек хотел проникнуть в сибирские недра несовершеннолетних девочек. Мечтал сам пороть их. Мне стало жаль Катеньку, Дашеньку и маленькую Дианочку, хоть она и сорвала мой первый урок. Я послушал еще Фердинанда Семеновича, докончил обед и пошел к себе ― писать письмо Ставнину.
Мне давно не приходилось писать писем. Когда-то в детстве, по принуждению родителей, я переписывался с двоюродной сестрой. Но то были неподдельно живые школьные новости. А теперь мне предстояло сдвинуть с места целую систему. При том что мое сочинительское мастерство осталось на десятилетнем уровне. Я написал “Здравствуйте, господин Ставнин…” и надолго задумался.