Утром тело ныло, чувствовалась слабость от бессонной ночи. Иван растерянно ходил по дому. Он то примерял рубашки, то оголял торс и сухим бритвенным станком срезал щетинку над верхней губой. На месте усиков появлялись багровые пятна и исчезали, когда он умывался холодной водой. Время тянулось бесконечно долго. Волнение нарастало. Иван отчетливо представлял, как он подойдет к Любе и возьмет её за руку. Она, конечно же, ответит ему улыбкой, и они пойдут гулять. Он будет непринужденно шутить, она звонко смеяться, а поздней ночью он проводит её домой и поцелует.
Полный уверенности в том, что всё будет именно так, как, он это себе представляет, Иван шел по улице в сторону Любиного дома. Солнце уходило в закат. Предвкушение скорой встречи заставляло юношу ускорять шаг. Из-за волнения походка была неуклюжей, он несколько раз споткнулся.
Иван замер в пяти шагах от дома, в котором жила Люба, не веря своим глазам. Калитка была распахнута настежь. За окнами не было занавесок. Обычно уставленное обувью крыльцо пустовало. Всё, на что падал глаз, уродливо изменилось. Краски побледнели, листья на деревьях казались жухлыми, проступили трещины в кирпичной кладке, которые раньше Ваня не замечал. Быстро ветшал дом, лишившийся жизни.
Люба здесь больше не живет. Всё стало на свои места, и её вчерашний поступок больше не был тайной. Она раскрыла карты, потому что и не собиралась играть.
Андрей приехал непривычно рано. Старик наблюдал, как он приближался широкими шагами, на секунду остановился и вопросительно посмотрел на него. Дмитрич тяжело вздохнул и отвел глаза. Говорить было нечего и незачем – слова сейчас не играли никакой роли.
Умирал Жук – огромный, лохматый Жук, некогда сильный и злой до бешенства. «Дурной пес!» – говорили про него, но Дмитрич знал, что на самом деле никто так не думает. Говорили по привычке поносить на людях всё, чего боялись в глубине души и чему удивлялись. Некоторые просто завидовали Ивану Дмитриевичу – те, чьи псы, стоило поднять с земли камень, поджав хвост, прятались в будку. На Жука никто не смел замахнуться – бывает ведь, что и цепь рвется…
И вот теперь Жук умирал. Звериным чутьем почувствовал он неумолимое приближение смерти.
Он лежал возле своей будки с закрытыми глазами, и только едва уловимое движение шерсти над заметно проступившими ребрами говорило о том, что он дышит, что он жив.
Дмитрич коснулся рукой лохматой головы собаки и почувствовал, как та, судорожно вздрогнув, приоткрыла глаза. Помутневший взгляд был устремлен не на хозяина, а куда-то мимо, немного, вдаль. Старик присел рядом на траву, закурил, глубоко затягиваясь. Стало трудно дышать, какой-то отвратительный ком сдавил горло.