Варфоломей включил телевизор – эту тупую, пластмассовую коробку, начиненную микросхемами и электронно-лучевыми мерцающими трубками, мертвая и нелепая вещь, полезная только потому, что употребима для следствия! – нажав мягкую кнопку.
Внутренности загудели, экран намагнитился, притягивая пыль с воздуха и поднимая дыбом волоски на брюках Варфоломея, и сумасшедшими струнами натянулись вибрирующие, динамические, шумящие помехи на светло-сером фоне.
Следующие несколько минут он провел за тем, что – в который раз! – пересматривал предоставленную Романовым запись с фрагментами, с отрывочными кадрами с прошедших дней; потому что Романов, порядочно смыслящий, в отличие от ретрограда, мракобеса Ламасова, в технике, перезаписывал одну и ту же пленку, как сам объяснил лейтенанту, с помощью специальной техники, в которой имеется наклонно-строчная система и две вращающееся видеоголовки… черт ногу сломит! Но камера охватывала пятнадцатиметровый участок переулка, на который приходился маршрут отступления с места убийства Ефремова неизвестного светловолосого мужчины ростом примерно метр восемьдесят – имеющийся видео-портрет был передан оперативному составу и участковым уполномоченным через дежурную часть министерства внутренних дел по району.
Варфоломей приложил чистый лист бумаги к экрану и острым, хорошо наточенным карандашом перерисовал силуэт, а рисунок примагнитил на доску, исчерченную схемами улицы Головольницкой и испестренную фотографиями с места убийства Ефремова, которые удерживались с помощью круглых, как пуговицы, разноцветных магнитов из дешевого канцелярского набора. Подробнейшая схема была нарисована быстросохнущим перманентным суперострым маркером – им же к каждой фотографии витиеватым почерком предложен комментарий, сопровождающийся вопросительным знаком, перечислены имена лиц, фигурирующих в деле, Ламасовские догадки и ориентирующая информация, которую он записал на вырванных из одноразового блокнота клетчатых листах, тоже прикнопленных магнитами, как и фотографии, и при необходимости изменить что-либо, Варфоломей просто перемещал их, плавным движением руки передвигал, как фигуры на шахматной доске, пытаясь выстроить наиболее правдоподобную версию произошедшего, которая увязала бы все рассказанное Акстафоем, Ульяной, Пуговкиным и другими воедино – а их движение, этих умозрительных фигур, их соединение, их связь направляла мысли Варфоломея, помогала выстраиваться совокупностям истинных версий и разрушаться ложным, сходиться неуловимо-неисследимым перипетиям, фрагментарным, частичным образам, грани которых ему нужно безошибочно состыковать для выделения из общего запутанного узора ключевой, одной-единственной прямой линии!