Да, он был совсем как Петр, такие же упрямые брови, прядь волос, и подбородок, наверное, такой же, клином. Но его закрывала борода.
— А вас как зовут-величают? — неожиданно метнул он взгляд в сторону Филиппа.
— Спартак его зовут, — сказал почему-то Капустин.
— Жид али немец?
— Человек, — обиженно ответил Филипп.
Мать бесшумно расстелила на столе скатерть, носила то нарушу с нарезанным хлебом, то плошку с растопленным маслом, то широкое блюдо щей, словно спешила отвлечь мужчин от чего-то.
— Ну ладно, поешьте исплататоровых щей, — пригласил старик.
Петр запальчиво вскинул голову.
— Я мать хотел увидеть.
— Не слушай его, Петенька, — клушей кинулась мать. — И вы, Филиппушко, садитесь. Вот яишенка, сметанка, маслице. Жалко, Афонюшки нет, жданого. Где-то в Орле мается, комиссарит.
Петр ел мало и торопливо. После еды мать хотела отправить их спать по крутой лесенке на второй этаж, куда вход закрывался, как подполье, западней, но старик опять задиристо бросил сыну:
— Вот я что понять тщуся, Петр Павлович, пошто хороших-то хозяев зорите? А-а? Всех умельных хозяев под корень!
— Это кто умельные?
— Да вон у Нелюбина лавку отобрали, рогожное дело у Федора Хрисанфовича отняли.
— Вон ты кого считаешь хорошими хозяевами! А по-нашему это мироеды, капиталистики! — ответил внешне спокойно Петр. Только под тонкой кожей на скулах шевельнулись желваки.
Скрипнула дверь, и через порог шагнул одышливый мужик с белым, будто из теста, лицом, брюхо ковригой. Поклонившись, он тихо сел в заднем сумрачном углу, ухватил пальцами большую, как горошина, бородавку на щеке.
— Ох, сну нету. Думаю: кто это подкатил? Уж не Петруша ли? Зашел вот.
— Вот он, мироед-от, явился! — с веселой злостью крикнул старик и хохотнул. — Ты, говорят, Федор Хрисанфович, мироед?
— Мироед, мироед я, — согласился тот вялым голосом.
Филиппа начинала злить задиристая крикливость старика Капустина. Каверзный. Еще попортит кровь.
— Вишь, Федор Хрисанфович, последыш-от у меня какой. И Мишка такой же был бы, царство ему небесное. И Афанасий такой. А из чего чего вышло? Сам не знаю. Зря, наверное, учил. Думал, грамотным легче считать будет, когда за прилавок станут, когда годики меня согнут. А они нос в сторону от торговли. Далеко яблоко от яблони укатилось, далеко.
Петр со скукой поглядывал через окошко в черноту ночи. Пропадало светлое, легкое настроение. Филипп удивился толщине стен: как крепость, пушкой не пробьешь, — и думал, что зря они заехали. Время шло томительно. И вроде нельзя оборвать старика, в гостях за столом сидят, угощаются.