— Видит бог, видит…
В это время Филипп вытащил из-за печи вставленную в берестяной туес длинную четвертную бутыль с мутноватой жидкостью.
— Это что, святая вода?
— Это для лечения, — залепетал иеромонах Серафим и ласково добавил: — Первачок. Приношение.
Прытко схватив бутыль, он налил из нее на шесток несколько капель, чиркнул спичкой. Первач вспыхнул.
— Видите, — в восхищении сказал он, — пылает. Светлым огнем пылает, — и ухмыльнулся.
— Не заговаривай зубы, — обрезал его Гырдымов.
Филипп вынес бутыль в коридор и грохнул о каменные плиты.
— Шел бы ты лучше, святая борода, на деревенские игрища девок веселить, — наставительно сказал он.
Двинулись дальше.
— А тут убогой, хворый живет, — показал ключарь на соседнюю келью. — Отдаст богу душу скоро.
Филипп заглянул в темную, как нора, келью. Склепный смрад ударил в нос. В полутьме, с которой не справлялась квелая лампадка, разглядел он в алькове кровать, на которой лежал человек с истаявшим лицом, с белой, как луковая мочка, бородой. Заостренно торчал алебастровый нос. Жизнь, видать, дотлевала в монахе.
Филипп захлопнул дверь, потянул Гырдымова за рукав. Ему было не по себе. Человек умирает, а тут…
— Давай не пойдем, какие там ценности.
Но Гырдымов вырвал рукав, сурово свел брови.
— Они на это и рассчитывают. Там, поди, черт-те что есть, — прошептал он.
— Ну, ты сходи один, — попросил Спартак.
— Верующий ты, что ль?
— Да нет.
Гырдымов ругнулся. Ключарь посматривал на них. Ждал.
Антон решительно шагнул в келью.
С этой минуты Филипп стал казаться себе слабым чистюлей. «Ишь испугался». И, превозмогая брезгливость, зашел в келью, стал на пороге. Сейчас еще четче была парафинная белизна лица. Хворый монах замогильным голосом прошамкал что-то Гырдымову. Тот заглянул под кровать, за иконы и, морщась, вышел в коридор. С Филиппом он говорить больше не хотел, казалось, не замечал его.
— А тут епископ Исидор, — почтительным шепотом сказал ключарь, показывая на следующую келью.
У Гырдымова зажглись глаза. Он помягчел.
— Вот я его спрошу, как он Гришку-то Распутина хоронил.
Главарь вятских нищих жил неплохо. Вся передняя стена, где стоял киот, обита была черным бархатом. В душу пролезает смутный трепет, когда стоишь перед большеглазыми, в упор смотрящими из черного угла святыми.
Епископ Исидор был на этот раз не в маскарадных сношенных сапогах и не в засаленной камилавке, а в шубе на дорогом меху. Куда-то он собирался.
— Зайдите обратно, — приказал Гырдымов, — пока станем описывать, быть на месте.
В келье лежали пудовые книги с золоченными обрезами и ажурными застежками. «Пять штук таких одной рукой, наверное, не поднять», — подумал Филипп. Епископ взял одну такую книгу, раскрыл, и Гырдымов не остановил его.