Пили чай, и мать Антониды все рассказывала о том, что дочь у нее не балованная, жила в нужде и голоде, работящая, рукодельная, к шитью приучена.
Это было похоже на сватовство, и Филиппу было не по себе.
Явилась Антонида в обстиранном своем платье, и ему стало сразу легче. Она умылась студеной водой, и щеки разожгло румянцем.
— Брось ты, мам, — сказала Антонида, и Дарья Егоровна послушно умолкла.
Напившись чаю с ржаными сухарями, самовар убрали, а Филипп с Антонидой по-прежнему остались за столом. Они сидели и смотрели друг на друга. Мать ушла, чтобы не мешать им так сидеть. То Антонида свернет трубочкой клеенку и взглянет на него, то он оторвет взгляд от своих пальцев и долго-долго смотрит ей в глаза. И от этого почему-то кругом идет голова. И это настолько приятно, что Филипп мог бы сидеть так не одну неделю. Сидеть, царапать ногтем клеенку, прирученно улыбаться, а потом опять заглядывать в Антонидины бездонные глаза.
Теперь Филипп был согласен с господином Флауэром — есть магнетизм. В глазах Антониды определенно магнетизм этот был, и зря говорил Петр Капустин о том, что магнетизм на свете не существует.
Когда вышли на крылечко, было темно. В Шевелях по-прежнему страдала балалайка, но ей уже подтягивали девичьи голоса. А где-то подальше самонадеянно пела гармонь. Недолго оставалось страдать балалайке.
Вниз по Николаевской, высекая подковами огонь, не спеша проехал красногвардейский патруль.
Антонида прижалась к Филиппу.
— А ты никуда от меня не уедешь?
Он помолчал.
— Не знаю. Может, и уеду, так ведь вернусь.
* * *
Едва Филипп вошел в квартиру, как на пороге возникла Ольга Жогина. Он онемел от неожиданности. Она была в том же черном звездно сияющем платье с полуоткрытой грудью.
— Здравствуй, Филипп. — Она искательно улыбнулась. — Что же вы не приглашаете даму? Как вы тут живете?
— Куда приглашать-то? Вот табуретка, — и поставил ее ближе к Ольге. «К чему она пришла? Уж явно неспроста».
Она не села. Она приблизилась, оперлась о притолоку. Ну и платье это было! Не видно, а обо всем догадаешься. А она нарочно с таким расчетом стала, чтоб видел всю ее, облепленную этим платьем.
Филипп переглотнул, во рту вдруг пересохло, отвел в сторону взгляд.
— А я вспомнила, — так же маняще улыбаясь, сказала она. — Вспомнила, как мы в детстве играли с вами, Филипп. Помните? В лошадки. Веселое время.
— Как не помнить, — проговорил он сдержанно. В памяти возникло, как он, лохматый, в серых валенках, стоит перед недоступно сияющим паркетом, а по нему мчится вся в белом, как бабочка, девчонка с кукольными волосами, ставшая потом его долголетней мечтой.