И лицо его было так близко…
Волшебный момент разбился вдребезги о ворчание домового.
– Посмотрите на эту сдыхоть. Токмо днем помирал, а уже к хозяюшке моей клешни тянет. Где это видано, чтоб девку немужнюю, порядочную, посредь ночи мужик так тискал…
Ярине показалось: вот-вот, и она сейчас воспламенится, Гор сам смутился – отвел взгляд, а сердце у него зашлось частым стуком.
Спас их от попыток провалиться со стыда Тильмар, не сдержавший хохота.
– Мужик, – бессовестно простонал он сквозь смех, – это ж надо… рискую совсем пасть в глазах уважаемой нечисти, но ни он, ни я, даже при большом желании на мужиков сейчас не потянем.
– Тиль…
– Даже если нас вместе сложить.
– Тиль, – проворчал Гор угрожающе. – Прекрати.
Домовой плюнул в сердцах, а Ярина не знала куда деться. Что так развеселило Тильмара, она не поняла, но в шутке явно было что-то стыдное. Хорошо, веселье это закончилось быстро: очередной смешок превратился в глухой болезненный стон.
– Хватит. Всем спать, – волевым усилием пресек безобразия Гор и принялся сползать с кровати. Видно, решил поберечь ее доброе имя, но сейчас об этом Ярина не думала, потому ухватила его за плечо, укладывая обратно. И сама голову на грудь положила.
Гор удивленно вздохнул, но не проронил ни слова, только бережно поправил одеяло и затих.
И пусть Ярина уснула, когда в просвете между ставнями уже золотился рассвет, тревоги ее не мучили.
Это были тихие дни. С падением лесных чар и уходом Девы лес словно очнулся и наконец зазеленел, да так буйно, что и Пожарища эта участь не миновала. Сладко пахли яблони, с молодых березок то и дело слышались радостные птичьи трели. В самих Пожарищах как-то внезапно стало больше улыбчивых людей, деловито спешащих по своим делам.
Чародеи шли на поправку. Тильмар встал на ноги быстрее, чем закончилась настойка из прострел-травы. И хотя сломанная рука так и висела в лубке на перевязи, падать в обмороки и чуть что пускать кровь носом он перестал, но колдовать еще не решался. Раны Гора заживали не так быстро, но он терпел. Правда, его мучили приступы боли, от которых зелья не помогали. Со второй ночи он все-таки перебрался к Тильмару, расположившись у камина и оставив кровать Ярине, но она все равно слышала хриплый тяжелый кашель, который явно душили подушкой. Однако и эта беда случалась все реже.
Сама она постепенно оживала: сходили с лица синяки, расплывшись желтизной, исчез надрывный кашель. Кошмары, наполненные воплями и запахом гари, мучившие ее первые дни, тоже отступили. В один из дней вернулось тянущее ощущение глухой тоски. Не ее, чужой. Дедушка старался не показывать, но по Илее горевал. И пусть закрыться от этих чувств теперь выходило гораздо легче, оставить домового наедине с этой болью было бы нечестно.