…С того майского вечера, когда Алексей проводил Галину в последний раз, прошло несколько месяцев. Наступила голубая, пронизанная нежаркими лучами солнца, прозрачная осень. По утрам крыши домов, земля и увядающие, горько пахнувшие травы, покрывались сизой изморозью. Деревья незаметно нарядились в разноцветную листву и при малейшем ветерке теряли их — яркие, похожие на цветы. В воздухе, прохладном и легком, блестели паутинки «бабьего лета».
Однажды утром Алексей направлялся к автовокзалу. Было свежо, над землей, на уровне крыш домов, стлался легкий туман. Косые лучи солнца, пробиваясь сквозь него, искрились, будто плавились. Было тихо, и поэтому особенно отчетливо слышалось бойкое чириканье воробьев, чуть грустное и нежное воркованье голубей, слетавшее с крыши ближайшего дома.
— Здравствуйте, Алексей Константинович! — вдруг раздался позади знакомый женский голос.
Алексей обернулся и обрадованно заулыбался:
— Ба, Настя Климова! Здравствуй, прости — не заметил.
Настя рассмеялась.
— Не заметили… Чуть не споткнулись через меня. Не хотела окликать, а потом думаю — что это с нашим Алексеем Константиновичем, идет и знакомых не узнает.
— Прости, Настенька, исправлюсь… Откуда спешишь?
— С рынка. Детишки одни остались — Иван-то на вахте…
Поговорили еще немного о всяких пустяках. И вдруг Настя сказала:
— А у меня вчера в гостях Галина была, Гурьева… Про вас спрашивала.
— Да? Ну и как она поживает?
Настя вздохнула.
— Да так… — И открыто глянув в глаза Алексея, тонко усмехнулась. — Горько поживает… Ну, я пошла, а то детишки проснутся.
Алексей не удерживал ее, стоял и смотрел ей вслед. «Горько поживает…» — звучало в ушах. Почему горько? Неужели Настя хотела сказать… Не может быть!
Алексей встрепенулся. Решение пришло сразу, неожиданно. Он круто повернул и широко зашагал обратно — в общежитие.
В свою комнату он ворвался почти бегом. Сбросил с себя рабочий костюм, выхватил из тумбочки бритвенный прибор, сбегал на кухню за горячей водой и, почти не видя своего отражения в зеркале, стал бриться. Потом выбрасывал из чемодана рубашки, рассматривал их и злился, что не может решить, какую из них надеть, подбирал галстук, гладил брюки, — и все это делал безотчетно, механически. Он смотрел в себя, прислушивался к своему решению и почему-то верил, что делает правильно…
Галина открыла сразу, будто ждала его.
— Вы?!.
— Доброе утро.
Она не ответила. В ее глазах, больших и прозрачных, как ключевая вода, были и смятение, и радость, и недоверие. И вдруг она побледнела, заспешила — одной рукой стала поправлять прическу, другой — запахивать халатик на груди.