— Так-то, сынок… Учение, конечно, хорошее дело. Думаешь, я тебе не желаю добра? Не хочу, чтобы ты стал человеком? Но до учения ли при нашей нужде? Бедность дышать не дает. Иной раз, кажется, бросил бы все и ушел, куда глаза глядят. — Он положил руку мне на голову. — Думаешь, я тебя не люблю? Люблю, дармоед ты мой. А бью от горя. При такой нужде и овца станет кусаться не хуже волка. Был бы я богат, ничего не пожалел бы для твоего учения. Да только — пусто в кармане.
— Отец, ведь бывает, что и бедные становятся учеными, — робко возразил я.
— Может, и бывают, только в наших краях я таких не видел, — ответил отец. — Старайся, авось выучишься…
И я старался. До полуночи сидел у чадной лучины, готовя уроки.
От дочерей, не имевших надела, отца избавила сама жизнь: Сепаш и Варвай вышли замуж, Марпа, которая была года на два старше меня, умерла: ее искусали пчелы. Когда ее хоронили, мне, помнится, было лет шесть.
Ивану за то, что он учился на стороне и не платил податей, тоже не полагалось надела. Так что у отца на всю семью было земли всего на полторы души: меня, школьника, не считали за целого человека. С этой малости мы кое-как и кормились. Тут еще случилась беда: под новый год у отца сгорел овин с рожью.
Овин этот был старый, полуобвалившийся, достался нам еще от прадедов, чуть ли ни от самого Басы. В нем не было ни печной трубы, ни дымохода. Дым из печи выходил прямо в яму, а оттуда клубами поднимался к отверстию в крыше. В яму, куда был опущен сруб, ставили для просушки на жерди снопы, колосьями вверх. Между печью и снопами около аршина пустого пространства. Но трудно уберечься от случайной искры…
В тот раз отец заложил для просушки три сотни снопов. Да целый воз был сложен снаружи, у овина. Утром, на зорьке, отец пошел проверить, как сохнут снопы. И до гумна не дошел, видит: над крышей овина клубится дым…
Отец зашатался от горя. Хотел кричать, голосу не стало. Кинулся было к соседям, но не пройдя и десяти шагов, увяз в глубоком снегу. Еле выбрался, а по деревне уже бежит с криком народ: там тоже заметили пожар.
Иван, как был в подштанниках, так и прибежал к горящему овину. Я тоже вскочил с постели, накинул полушубок и побежал на пожар. Вижу, овин пылает, в огне что-то трещит, словно ломаются жерди, вокруг суетятся соседи. Но делать им, в сущности, было уже нечего: овин сгорел.
Счастье, что стог, поставленный неподалеку, у ельника, не пострадал от огня. Этого хлеба нам хватило до весны. Потом отец продал старое кудо и двухэтажную клеть, на вырученные деньги купил ржаной муки.