Ику прислуживал за столом хану, следил, чтобы на столе всего было вдоволь, отдавал распоряжения слугам.
«Что у него за жизнь, — подумал Кождемыр. — Вот этак попадешь под чужую власть, и будут тебя держать, как собаку».
Мамич-Бердей увидел волынщика с медведем и приказал:
— Играйте, пляшите, повеселите нашего марийского царя!
Кождемыр надул пузырь волынки и заиграл плясовую. Но не хочется волынщику ни петь, ни плясать. Играет он праздничную песню, а в сердце его гнев. Но не мог Кождемыр отказаться веселить хана. На стороне хана сила — сабля и плеть.
Маскай почувствовал, что творится в душе хозяина и, косо посмотрев на именитых гостей, вышел плясать без всякой охоты. Зверь — не человек, не умеет скрывать свои чувства. Медведь умоляюще посмотрел на хозяина, словно хотел сказать: «Зачем ты веселишься, когда тебе грустно? Почему не плачешь, когда плачет твоя душа?»
Мамич-Бердею не понравилась ленивая пляска медведя, и он хотел прогнать зверя, но Али-Акрам воспротивился. Ему любопытно, что медведь подражает людям.
— Посмотри, мурза, — смеясь, сказал по-татарски хан, — как пляшет безмозглый зверь. Мы скоро заставим так подпрыгивать всех марийцев!
— Заставим, — сказал Мамич-Бердей. — Народ сродни овцам, у кого в руках кнут, тот и хозяин.
Кождемыр хорошо знал татарский язык, он понял, о чем говорили хан с Мамич-Бердеем.
Маскай устал и проголодался. Со стола до него доносятся вкусные запахи, из пасти зверя капает слюна, он время от времени поглядывает на застолье. Но скупой тора не угостил ни медведя, ни музыкантов.
Барабан гулким голосом подбадривает молодцов, носивших угощение и брагу: «Вровень с краем, вровень с краем». Волынка Кождемыра приговаривает: «А мне и половинки довольно, а мне и половинки довольно. Поднесут — хорошо, не поднесут — ладно».
Али-Акрам, хотя для него каждый день резали барана или теленка, хотя ему одному еду варили десять баб-мариек, ел так, будто век голодал. Масло текло с его губ, мазало пухлые щеки, капало на шелковый бешмет, на бархатные штаны.
Кождемыр до сих пор видел марийского царя лишь издали, а теперь, увидев Али-Акрама вблизи, сразу понял, что он ущербен умом, и Мамич-Бердей, пользуясь его малоумием, как хочет, так и властвует над народом от имени хана.
Но вот Али-Акраму надоела громкая, веселая игра волынки и барабана. Он велел сыграть что-нибудь другое.
Мамич-Бердей снял с деревянного гвоздя гусли и протянул их Кождемыру:
— Покажи свое умение, сыграй, повесели хана и его гостей. А мы с сородичами выпьем, слушая твою игру.
— Песня — душа праздника, — сказал Ику. — Спой, Кождемыр, какой праздник без песни!