Проводить выступающих в поход прискакал Мирон Мумарин. Сам он оставался в деревне ждать Долгополова. Спешившись, он подошел к стоявшим кучкой сотникам. Кафтан на нем распахнут, ветер играет полами, и они кажутся крыльями птицы. Надетая под кафтаном кольчуга гремит колечками при каждом шаге атамана.
Люди, сгрудившиеся на берегу, завидев Мумарина, оживились.
Тонаев Актуш подошел к Мирону:
— Мирон, у нас все готово, можно трогаться.
— Желаю удачи.
Вскоре лодки и струги отчалили и поплыли, а конные поскакали вдоль берега и, опередив лодки, выплывающие на середину реки, скрылись за поворотом.
В это время из-за сосен, росших на крутом холме, вышла девушка в белой одежде. Это Сылвий. Прослышав, что сегодня повстанцы выступают в поход, она хотела проводить Стопана, проститься с ним.
Струги плывут, стараясь обогнать друг друга. Издали белеют марийские кафтаны. Над рекой несется песня:
Колышется, волнуется
На Ветлуге-реке вода.
Разве может вода остаться спокойной,
Когда большие челны плывут?
Клонятся, качаются
Вершины темного леса.
Разве может лес не качаться,
Если дуют буйные ветры?
Сылвий, не дойдя до берега, прислонилась к сосне. Она опоздала… Ни в удаляющихся стругах, ни на тропе, бегущей вдоль берега, не видит она своего милого.
А струги плывут все дальше и дальше. Перед ними, сверкая на солнце, пролегла широкая водная дорога. Небо чистое-чистое. Облака, набежавшие утром с севера, теперь растаяли без следа.
Вдруг с неба послышался трубный звук:
— Крлюк! Крлюк!
Сылвий подняла голову.
По ярко-синему небу летит журавлиный клин. Вслед за вожаком спешат журавли в дальние края.
Сылвий проводила их грустным взглядом.
Темная осенняя ночь. В избе, где остановился на ночлег воевода Бараков, тишина. Лампадка в углу чуть освещает избу. Расстеленные на широких лавках ковры неузнаваемо изменили ее, придали нарядный, праздничный вид.
Воевода лег засветло, но никак не может заснуть, сколько ни ворочается с боку на бок.
В избе нестерпимо жарко, душно. К тому же одолевают бесчисленные клопы.
«Хуже разинских разбойников! — со злобой думает воевода. — Накинулись, словно век не видали живого человека. Эх, вместо того, чтобы тут мучиться, лежать бы сейчас дома, в Москве, на своей лежанке у изразцовой печи!»
Но ему, Баракову, всю жизнь приходится поступать не по своей воле, а как прикажут люди познатнее его. Это для простого люда он — господин, а для бояр да головных воевод — слуга. Что прикажут, то и делаешь, куда пошлют, туда и поедешь. Всю ратную силу, вышедшую против козьмодемьянцев, возглавляет боярин Данила Барятинский. Боярин прямо, без обиняков, сказал Баракову: «Не одолеешь бунтарей — самого повешу!»