. Король, которого в Уайтхолле называли «читатель номер один», посвящал ее в содержимое красной коробки, в которой лежали секретные письма, конфиденциальные государственные бумаги и другие документы особой важности, которые в будущем ей предстояло утверждать и подписывать
>25. С самого начала он серьезно и с уважением относился к дочери, того же ожидая и то же получая от нее.
Фотограф Лиза Шеридан вспоминала: «Я видела, как он обращал внимание принцессы Елизаветы на какую-нибудь бумагу и начинал серьезно давать пояснения. Принцесса в это время сидела молча и… вязала». Шли месяцы, и взаимопонимание между королем и наследницей престола росло. Росла также их взаимная привязанность. «Когда они вместе выходили в сад, ее рука непроизвольно обнимала его за талию, а он прижимал ее к себе, – вспоминала Шеридан. – Казалось, у них были свои шутки, понятные только им. Это была какая-то особая близость, возможно более глубокая, чем в обычной семье»>26. Трогательная задушевность, существовавшая между отцом и дочерью, распространялась на всю семью. Их теплые и полные любви взаимоотношения наблюдала подруга девочек, Алатея Фицалан Ховард, которая жила на территории замка, регулярно присоединялась к ним на уроках рисования и танцев и часто проводила с ними досуг. В дневнике военного времени она описывала королевскую семью как «четверку людей, которые были друг для друга всем, их жизни образовывали единый духовный круг, совершенно изолированный от посторонних и даже от родственников». В другой записи она отмечает, что сестры «более счастливы со своими родителями, чем с кем бы то ни было еще»>27.
Однако внутри этой любящей семьи существовали свои противоречия. Маргарет ревновала к растущей близости между отцом и сестрой-подростком, когда они вдвоем обсуждали текущие события или государственные дела. По мнению Маргарет, это нарушало тонкий баланс взаимной привязанности между членами «нашей четверки». В ребячливой попытке отстоять свое место «папочкиной любимицы» она прибегала к двум проверенным методам привлечь внимание отца – капризам избалованного бесенка или проказам, заставлявшим его смеяться. Ей исполнилось 11 лет, и она уже вышла из возраста детских истерик. Но она изобретала новые, более изощренные способы оставаться в центре внимания. Иногда она просто «пропадала», и родители с прислугой впадали в панику, а она вдруг появлялась из укромного места как ни в чем не бывало. Если ее ругали за какую-то выходку, она могла обернуть все в шутку и тем самым избежать головомойки. Однажды, невинно распахнув свои голубые глаза, она прервала отчитывавшего ее отца, спросив: «Папа, а как ты поешь – «Боже, храни милостивого