Но затем я почувствовал легчайшее прикосновение к своему разуму, полное любви и нежности. И вместе с ним пришло понимание: в невообразимой пустоте нет места унынию и печали.
Это пространство приняло меня. Желанным гостем вошел я в непредставимо громадный дом и был приглашен на роскошный пир в свою честь. Я черпал счастье высокими кубками и пил его, расплескивая вокруг. Я кружился в восхитительном танце с мечтами. Я укрывался одеялом из снов и слушал колыбельную, которую напевала мне ночь. Словно дитя в утробе матери, нежился я в лоне Великого Войда…
Холо-записи из помещения в Полусумке я обнаружил случайно. Освобождал память главного «гриба» нашего поселения от всякого хлама и наткнулся на зашифрованные файлы. Пеничев, возможно, был хорошим археологом, но информацию прятал плохо и сложные пароли придумывать не умел.
На записях было видно, как я сидел, ходил, иногда – лежал, разговаривал с окружающими стенами и в целом вел себя довольно странно. Судя по датам, руководитель археологической группы установил камеры на следующий день после того, как Нараян притащил меня на Чибис. Что ж, теперь понятно, почему въедливый и дотошный старикашка вдруг перестал задавать мне неудобные вопросы: он просто собирал данные другим способом. Интересно, к каким выводам он пришел? На некоторых записях рядом со мной были эфирные рыбы: Нараян сотоварищи иногда лично появлялись в «тренировочном» зале. Если мои беседы со стенами можно было списать на проблемы с психикой, то разговоры с молчаливыми аборигенами выглядели подозрительно похожими на контакт. А исчезновение и появление из ниоткуда (это я изучал переходы между слоями нереальности) вообще не вписывались ни в какие рамки.
Возможно, Пеничев собирался припереть меня этими материалами к стенке и заставить все объяснить. Или просто пересылал их на Землю в службу безопасности. По большому счету, меня это не беспокоило: до тех пор, пока он не вмешивался в мои планы, я мог его игнорировать. В тот момент меня волновало кое-что другое.
Я позволил себе сделать перерыв в тренировках – чтобы эфирные рыбы не вообразили будто я шутил, когда выдвигал свой ультиматум, и чтобы им быстрее думалось. Освободившееся время я потратил на ревизию всего биоинженерного оборудования поселка. Не знаю, сыграла ли роль смена деятельности или отдых и спад психологического напряжения, но моя связь с Ирокезом приобрела качество, которого раньше не было. Идеи, которые крохотная медуза передавала мне, стали привычными и понятными, словно кто-то наконец перевел на человеческий язык все эти разноцветные узоры. Конечно, простой до примитивности обмен мыслями не шел ни в какое сравнение со свободным телепатическим общением с аборигенами Чибиса, но и это был несомненный прогресс. И первая мысль, которую сумел передать мне Ирокез, гласила: «Нас зовут».