В пылу сражения Гарв не сразу почувствовал, как что-то теплое заструилось по его бедру. Машинально опустив туда руку, он вляпался в неприятную сочившуюся жидкость. «Наверное, боров зацепил клыком», – подумал Гарв и глянул вниз. Из глубокой царапины по ноге бежала вереница алых капель. Еще чуть глубже, и кабан распотрошил бы его живьем. Каждый вдох давался с трудом, раздавленная грудь натужно болела, и от нехватки воздуха на Гарва напал надсадный кашель. Что ж, борову повезло меньше.
Огромная туша распласталась на траве, конечности еще конвульсивно подергивались в предсмертной агонии. Зачерпнув ладонью воды из источника, чтобы ополоснуть свой заляпанный меч, Гарв отпрянул. Хлеставшая из начисто отрубленной головы кровь залила всю поляну, и даже прозрачное озерцо чистой ключевой воды превратилось в мутный багровый бульон.
Прибрежная прекратила хрипеть, содрогаясь от спазмов, и теперь сидела, сжавшись в комок и обхватив руками колени, будто пытаясь слиться с окружающей травой. Кот был мертв. Для надежности потыкав его острием меча, Гарв рывком выдернул застрявшую в сердце золотую стрелу и протянул девушке. Но тут же отвел руку обратно и тщательно обтер витиеватое золото о край штанины. Гладкая поверхность вновь заблестела на свету, и крошечный рубин заиграл искрами, озарившими все грани изнутри.
– Вот, держи, – он протянул ей стрелу.
Она вышла из транса, подняла на него глаза и открыла рот, пытаясь что-то сказать, но, прежде чем она сумела произнести хоть слово, новый приступ тошноты сотряс ее. Деликатно отвернувшись, Гарв дождался, пока она затихнет, и, наклонившись, бережно надел браслет на ее руку. Приобняв девушку за плечи, он помог ей подняться и, коротко бросив: «Идем», – повел прочь от проклятого побоища.
Подобные приступы нападали на нее до самых сумерек, повторяясь все реже и реже, выматывая из сил. Пережидая пока Прибрежная в очередной раз вывернется наизнанку, Гарв пытался уложить в голове неожиданную атаку.
Вероятно, сбитый им с ног в таинственной избе Чернокнижник был лишь телесным воплощением колдовской сущности. Настоящее древнее зло таилось в зверином обличии. Приняв вид холеного черного кота, чародей столетиями вершил свои черные ритуалы, по мере надобности переходя и в людское тело. Вселяясь в разум других существ, он мог управлять ими, чем и объяснялось поведение свирепого борова, который, лишившись хозяина, впал в ступор и больше не мог противостоять кусачей стали.
Вопрос был лишь в том, куда подевались все остальные десятки котов, раздвоенных неведомой горчичной жижей. Обернулся ли каждый из них отдельным Чернокнижником, или со смертью главного кота они все тоже полегли? То, что кот привел с собой по следу только одного боевого борова, вселяло надежду на спасение.