— Там написано, что больше шести тысяч человек решили вернуться, — сказала Фрэнсис.
— Интересное число, — с сомнением заметила Джин.
— Я тоже не верю. Слишком уж удобно.
— Я должна пойти и рассказать Дональду. Он сегодня собирался в Глазго, и я еще успею поймать его до отъезда.
— Я лучше тоже пойду домой. Мама захочет узнать, что происходит.
— Тогда увидимся позже.
Они обнялись на прощание, и Джин стала прокладывать себе дорогу через растушую толпу мужчин и женщин, которые все прибывали, чтобы узнать результаты подсчета. Она побежала по улицам в сторону дома, в ту квартиру, где кровать, как и обещал Дональд, была разделена длинным валиком. Джин взбежала по лестнице на верхний этаж — три пролета, шестьдесят шесть ступенек. Сердце, казалось, было готово выскочить из груди. Она успела как раз вовремя: он уже надел пальто и готовил мелочь на проезд.
— Посчитали!
— Мы победили?
Она должна была сказать ему:
— Нет.
Дональд словно бы уменьшился на глазах:
— Ты уверена?
— Более шести тысяч решили вернуться, так что нет. Мы проиграли.
— Ты уверена? Точно уверена?
— Если не веришь, сходи и почитай сам. На воротах объявление. — Джин понимала, что ее слова звучат довольно зло, но все-таки она не сдержала раздражение. Ему следовало бы знать, что врать не в ее обычае.
— Если ты говоришь, то так и есть, но люди нам говорили другое.
— Видимо, всем им теперь нечего есть.
— Еще неделя — и мы бы победили. Всего неделя!
— Ты правда так думаешь?
— Кто знает? Все говорили нам, что голосовали против возвращения. Но мы уже знаем, что некоторые открытки были отправлены ошибочно.
— Как, например, открытка моей матери. Она умерла десять лет назад.
— Вот именно. — Дональд потирал лоб, как будто у него резко разболелась голова. — И мы не присутствовали при подсчете голосов секретарями.
— И что теперь?
— Мы уступим мнению большинства. — Он расправил плечи. — Но все изменится. Компания должна понять, что мы — организованная сила и что им не дадут провести изменения без боя. Они выиграли битву, но профсоюзы выиграют войну.
Начало декабря 1954 года. Эдинбург
Конни в течение нескольких дней после приступа алкогольной откровенности матери надеялась больше узнать о загадочном Филипе Райте, но, судя по всему, эта завеса приоткрылась лишь ненадолго. Да и не до вопросов сейчас было — слишком многое на них навалилось. Первоначальный стоицизм, овладевший ими в больнице, отступил, открыв дорогу рекам слез, сменявшимся внезапными вспышками неконтролируемого хохота, когда они вместе вспоминали человека, который всегда и в любой ситуации мог найти смешные моменты.