— Прошу прощения? — переспросил Кендрик.
— О, ничего, не обращайте внимания. Национальная безопасность, государственный секрет и все такое прочее.
— Тогда давайте скажем прямо то, что мы оба знаем, господин президент. Я не обладаю соответствующей квалификацией.
— Квалификацией? Кто, во имя неба или ада, обладает квалификацией для моей работы? Да никто!
— Я не говорил о вашей работе…
— И напрасно, — оборвал его президент.
— Я чрезвычайно далек от этого и совершенно к этому не готов. И никогда не буду готов.
— Вы готовы уже сейчас.
— Что?
— Выслушайте меня, Эван. Я не обманываю себя. Я хорошо сознаю, что не обладаю ни воображением, ни интеллектуальными способностями Джефферсона, Адамса или Медисона, Линкольна, Вильсона или Гувера — да, я сказал — Гувера, этого блистательного злоумышленника, — или ФДР[17], Трумэна, Никсона, — да, Никсона, чей изъян заключался в его характере, а не в его геополитических воззрениях, — или Кеннеди, или даже великолепного Картера, который был слишком умен для хорошей политики. Но сейчас мы вступили в совершенно другую эпоху. Рыбы уступили место Водолею, век расцвета телевидения, немедленная, мгновенная связь. Чем я действительно обладаю, так это доверием людей, потому что они видят и слышат человека. Я вижу упадок духа нации, погруженной в самобичевание, и это рождает во мне гнев. Черчилль как-то сказал, что демократия может иметь множество недостатков, но это лучшая система, которую изобрело человечество. Я верю в это и верю во все банальные стереотипы, гласящие, что Америка — самая великая, самая сильная и самая великодушная страна на Земле. Можете назвать меня мистером Простаком, но я действительно в это верю. И люди это видят и слышат, так что мы вовсе не так уж плохи… Все мы видим в других свое отражение. Я наблюдал за вами, слушал вас, прочел все, что говорили о вас другие, и имел длительную беседу со своим другом Эммануэлем Уэйнграссом. При всем моем скептицизме я пришел к убеждению, что эта работа как раз для вас, хотите вы того или нет.
— Господин президент, — мягко перебил его Кендрик. — Я ценю все, что вы сделали для нации, но если быть откровенным до конца, то между нами существуют большие различия. В некоторых областях вы проводите политику, которую я никак не смогу поддержать.
— Боже мой, я вовсе не прошу вас об этом!.. Ну, разумеется, на людях я предпочел бы, чтобы вы были посдержаннее, когда речь идет о спорном предмете. Я верю вам, Эван, и не хочу вас потерять. Убедите меня. Скажите мне, где я неправ, — без страха и лести, — это как раз то, что нужно! Я знаю, что меня иногда заносит, и в таких случаях меня следует вовремя остановить. Спросите мою жену. Два месяца назад, после последней пресс-конференции, я поднялся в нашу кухню в Белом Доме и, конечно, надеялся услышать что-то вроде поздравлений. Взамен услыхал: «Ты что же, в самом деле, себе воображаешь? Что ты — Людовик Четырнадцатый со всеми королевскими регалиями? У тебя не больше соображения, чем у осла!» А моя дочь, которая как раз у нас гостила, пообещала подарить мне на день рождения учебник грамматики… Я не преувеличиваю свои возможности, Эван, но я знаю, на что способен, в особенности если моими советниками будут лучшие люди. Вы вычистили всю грязь. А теперь приступайте к работе.