Если бы я вернулась в прошлое, то не посмотрела бы ни на одного парня, по которому я так умирала и страдала. На каком-то этапе все эти влюбленности мне, безусловно, были нужны. Все мечты, грезы, записи в дневниках, любовные письма, которые я никогда никому не отправляла, придавали моей жизни смысл, давали энергию, силы, мотивацию идти в школу, в конце концов. Хотя лучше бы я направила все эти ресурсы на то, чтобы взрастить любовь к самой себе, а не страдала ночами по мальчикам, имена которых я никогда не вспомню. Все было как было, прошлого не изменить, остается только извлекать из него уроки. Весь наш опыт дается нам не для того, чтобы спустя годы найти виноватых, а чтобы понять причинно-следственные связи – и проработать то, что преграждает нам путь к счастью. Именно этим я и занимаюсь. Надеюсь, вы со мной.
Глава 2. Попугай, оставляющий засосы
Я долго сомневалась: включать ли эту главу в книгу. Нет, у меня не было интима с попугаем, иронию вы поймете позже, но были одни непонятные отношения на протяжении всех моих подростковых лет. Я и сейчас не понимаю, что испытываю к человеку, с которым мы были в этих странных отношениях. С одной стороны, прошло бесконечное количество лет, у меня давно и глубоко своя жизнь и по большему счету мне безразлично все то, что было. С другой, те непонятные отношения – определенный этап моей челябинской жизни, моего юношества и даже детства, моего взросления и знакомства со своей сексуальностью. Не написать про него было бы равносильно тому, чтобы закрыть глаза руками и быть уверенной, что меня никто не видит. Да и в конце концов, у нас с вами откровенный разговор, а откровенность уж точно не подразумевает замалчиваний.
Мы учились с Кириллом в одном классе. Мое первое воспоминание о нем связано с унизительным новогодним концертом, где нам пришлось вместе танцевать. Я выше его на голову, он – неуклюжий коротышка, и мы танцуем какой-то фокстрот, повторяя за парой одноклассников, которые ходят на бальные танцы.
Я с детства ненавидела весь этот фарс: концерты, танцы, частушки, песни, пляски. Мне это казалось нелепым и бессмысленным. Каждый раз я думала: «Ладно мы, дети, но вы, взрослые, чего придумываете какую-то нелепицу?» Помню, на один из школьных вечеров мама мне сделала костюм ночи – да-да, ночи, вы все правильно прочли: свободное черное платье с большим блестящим картонным месяцем, который вставлялся в пучок на голове. Костюм был действительно классным, но я так стеснялась своего месяца на макушке, что снова погрузилась в мысли о фарсе и бессмысленности, поэтому просидела весь вечер на подоконнике. Мама подходила несколько раз ко мне с вопросом: «Почему ты не танцуешь?» – а я не знала, что сказать. Я видела, что она была расстроена, раздражена, но перешагнуть через себя я так и не смогла. Когда мы пришли домой, где нас ждали папа и брат, я, будучи еще в своем черном платье со шлейфом, начала кружиться и танцевать. Мне очень хотелось, чтобы они оценили, какая я красивая. На что мама сказала: «А в школе ты не могла так же?» Я ничего не ответила, перестала кружиться и пошла к себе переодеваться. Из соседней комнаты доносился рассказ мамы о том, как прошел вечер и как я все время просидела на подоконнике. Тогда я поняла, что сделала что-то совсем неправильное, раз мама недовольна, и после этого начала пробоваться на все роли в школьных постановках. Не знаю, какую я выстроила логическую цепочку, но почему-то мне показалось, что так я смогу исправиться. Меня никуда не брали, я плакала, потому что чувствовала себя отщепенцем, приходила моя бабушка, уговаривала учительницу музыки взять меня на какую-нибудь роль, та никак не соглашалась, но перед моей бабушкой устоять было невозможно, в итоге мне давали роль куста или избушки. Я продолжала страдать от происходящего фарса, но все равно влезала в разукрашенную гуашью картонку, символизирующую куст (как по мне, в эти моменты я была лобком, наспех окрашенным в зеленый), и стояла свои положенные десять минут, пока одноклассники пели частушки.