Якутские власти подсылали к Худякову, когда он прибыл на поселение, агента-осведомителя, чиновника А. Трофимова, который, чтобы вызвать Худякова на откровенный разговор, представился ссыльным поляком Трохимовичем. В архиве III отделения сохранились донесения этого агента о доверительных беседах Худякова с ним. Эти донесения были опубликованы В. Г. Базановым и сопровождены обстоятельной его статьей в журнале «Русская литература». Автор отметил, что все поддающееся проверке в донесениях показывает их достоверность: они построены не на домыслах. К тому же шпион был достаточно осторожен в своих выводах и подозрениях и отделял их от рассказов самого Худякова. Донесения Трофимова содержат немаловажные подробности о революционной деятельности Худякова, проливают на нее дополнительно свет.
Но всего этого было бы совершенно недостаточно для жизнеописания Худякова, если бы не сохранился его собственный рассказ о самом себе, его «Опыт автобиографии». Но до чего же скуп и этот рассказ, писавшийся в первый год ссыльной жизни в Верхоянске! В самых общих чертах в нем описаны детство и студенческие годы, отчасти литературные и научные занятия, женитьба, допросы в комиссии и на суде и обстановка предварительного и судебного следствий. О своей революционной деятельности Худяков говорит глухо. В условиях неусыпного наблюдения за ссыльным и под угрозой внезапных обысков он не мог доверить даже бумаге ни своих конспиративных дел, ни своих затаенных мыслей. И все-таки по отдельным намекам, по недописанным или эзоповским фразам можно кое о чем догадаться, а кое-что проверить и по другим материалам.
Несколько слов о самих воспоминаниях. Они отличаются исключительной искренностью и откровенностью в рассказах автора о самом себе, пока эти рассказы не касаются революционных дел.
В них нет ни малейшей рисовки, ни любования собой, ни стремления предстать перед читателем в лучшем, чем есть на самом деле, виде. Худяков не скрывает своих ошибок и просчетов, порою дает им самую резкую оценку и не ищет оправдания. Компромисс с собственной совестью, этот удел слабых душ, был ему несвойствен и незнаком.
Нет в его рассказах и самооценках и другой крайности — самобичевания и самоуничижения, — того, что так блестяще было изображено Достоевским и что принято называть «достоевщиной».
Худяков — человек огромной душевной силы, необычайной страстности и целеустремленности. Служит ли он науке или революции, он отдается целиком и безраздельно предмету своей страсти. Все остальное подчинено этой страсти и существует для него как досадная необходимость человеческого организма есть, пить, прикрываться одеждой от холода, иметь крышу над головой. И он сводит эту необходимость до крайнего минимума. Даже самая искренняя и захватившая его любовь к женщине измеряется им степенью пользы или вреда для главного, чему он служит.