– Лорис, – заметил Жан Шен, – не будем себя обнадеживать иллюзиями, через два часа нас не будет. Тем не менее надо всегда иметь в виду случайность. Один из нас может пережить другого.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего, кроме того, что я сказал. По всей вероятности, мы будем расстреляны оба. Вы, верно, знаете обычай соблюдения, так сказать, иерархии в смерти. Не будьте в претензии: у капитана предполагается больше твердости духа, чем у поручика, сперва расстреливают младшего. Следовательно, вы умрете раньше меня. Боятся, чтобы вы не спасовали при виде смерти вашего капитана. Таково правило. Не будем его оспаривать. Но мы имеем дело с англичанами: быть может, у них это иначе, не знаю. Допустим всякие гипотезы. Во всяком случае, – прибавил он почти весело, – кому-нибудь из нас двоих придется умереть первым.
– Пусть это буду я.
– На вашей стороне все шансы, мой юный друг. Но предположим даже невозможное. Между минутой взведения курков и минутой, когда пуля попадет в вас, может произойти… Почему знать? Один может пережить другого. Кто умрет раньше? Вы ли? Я ли? Во всяком случае, у вас и у меня есть привязанности, есть обязательства. Я верю вам. Доверьтесь и вы мне. Если вы умрете и я переживу вас в силу какого-нибудь непредвиденного обстоятельства, что вы мне завещаете, какое поручение?
– Выслушайте меня, – начал Лорис. – Я достаточно открыл вам свою душу, и вы поймете меня. Я был роялистом, безумным, бессознательным, увлеченным каким-то мистицизмом законности, которого не буду даже отстаивать. В настоящее время я постиг человеческое право. Разум вернулся во мне, но я не хочу и не могу вернуть моего сердца, оно не принадлежит мне. Я люблю… поймите всю глубину, весь смысл этого слова, сказанного на пороге смерти, в самом широком его смысле. Я люблю Регину де Люсьен…
Жан Шен не шевельнулся.
– Продолжайте, – сказал он только.
– Если б вы знали, сколько в ней доброты, героизма, пыла страсти. За своего короля и за Бога Регина способна отдать жизнь. Она предана им всецело во имя добра, во имя идеи справедливости. Не будем спорить о принципах, скажу вам одно: Регина – это олицетворение честности. Я люблю её всей силой души, со всеми порывами моей молодости, со всеми увлечениями зрелого возраста, – вы понимаете, я люблю ее. В этом слове все. Если я умру, скажите ей… о Боже! быть может, она теперь ненавидит меня, объясните ей меня, объясните, какому побуждению я последовал; я не ищу извинений, но я хочу, чтобы она знала, что если я перестал служить идее, которой она посвятила себя, я все-таки остался ее другом, любовником, женихом. Какое мне дело до короля! – сказал я ей однажды, но есть нечто, чего я не мог сказать: это – какое мне дело до отчизны! Пусть она мне это простит. Простите и вы мне, Жан Шен, что в последнюю минуту жизни я больше думаю о ней, чем о Франции; за Францию я умираю, пусть же ей принадлежит последняя мысль в моей жизни.