... никаких разбитых чашек
***
Нет, ну то, что Моджеевский охреневший, вконец зарвавшийся мажор, Юля Малич давно знала. Еще с того дня, как он, семнадцатилетним говнюком, заявил ей, что Жека спит с Романом Романовичем из-за денег, а так бы отец давным-давно к его матери вернулся. Жизнь показала и доказала, что такого не будет. И никто никаких разбитых чашек склеивать не собирался.
Сам Богдан пропал за тысячи километров, на туманном Альбионе, откуда ей прилетали только его фотки в соцсетях с другими девчонками. Она, малолетняя дура, их не смотрела бы, но всегда находился кто-то, кто совал их ей под нос. И по всему выходило, что не так уж он и страдает, а продолжает всячески мажорствовать и нисколько этого не стесняться.
Такой образ она нарисовала себе в голове очень давно и его же придерживалась годами, пока не встретила реального и настоящего Богдана из плоти и крови. А та самая идеальная картинка, доказывавшая, что жалеть ей не о чем, пошла огромными трещинами, потому что помнила она и другое. И помнила отчетливо. То, что заставляло ее чувствовать, как колотится сердце при одной мысли о нем и при любом упоминании его имени. И то, что заставляло ее желать ему только счастья, в чем бы это счастье ни заключалось.
Вот только, очевидно, его взгляды на счастье несколько разнились с ее. Иначе как объяснить тот факт, что, кажется, не было у Богдана Моджеевского большей радости, чем доводить Юльку Малич?
Он и про Барбадос с Алиночкой тогда сказал исключительно затем, чтобы ее позлить. Не иначе! И у него это, черт подери, получилось. Хотела его одурачить? Пожалуйста. В дурах здесь только ты, Юлия Андреевна. Все равно он обставил, даже когда твоя победа была уже в кармане.
Вопреки всем своим установкам, именно тогда Юля впервые посмотрела на Алину иначе, чем на остальных женщин, которые крутились вокруг Моджеевского. Посмотрела как на что-то серьезное, что-то значимое для него. Как на признак стабильности. Ведь кого попало с собой на острова встречать Новый год не зовут. И тот факт, что в новогоднюю ночь Богдан будет трахать Алину Акаеву, должен быть ей совершенно безразличен, но привести себя и свою ревность к этой отметке ей так и не удалось.
Ей было больно.
Два дня после этого она ходила по дому похожая на сомнамбулу и за что бы ни бралась, все летело из рук. Даже те самые экскурсии для туристов, к которым она столько времени готовилась, испытывая удовольствие и предвкушение, и которые они наконец начали делать, нисколько ее не увлекали, и дело вполне могло провалиться. Обкатать перед летом хотела? Да Юшин больше в жизни в магазинчик группы отдыхаек не приведет! Это она мысленно повторяла, пытаясь взбодриться перед публикой, записывавшей ее речь на мобильные телефоны и, как ни странно, даже довольно живо реагирующей и задававшей вопросы.