— Я созрела?! — спрашиваю с возмущением. — Я?!
Обвинения едва не срываются в его адрес, но я вовремя прикусываю язык. Мои раны все еще не затянулись. Мне больно от воспоминаний, которые я мастерски от себя скрывала последние пять лет. Первый год я вспоминала его слова дословно и каждый раз напоминала себе, что никогда… никогда и ни за что не прощу. А потом у меня появился Тимофей и меня отпустило. Я не переболела, но реветь по ночам в подушку перестала.
— Я не хочу разговаривать, — сообщаю ему через минуту.
Прихожу в себя я довольно быстро. Возмущение все еще клокочет в груди, но я никак не показываю этого внешне. Первый шок от происшествия и встречи с Измайловым проходит, я начинаю мыслить здраво, вспоминать, каково мне было первое время без него.
Я больше не хочу в это болото снова.
— Спасибо большое за швы. И за то, что подвез, но я считаю, наше общение стоит закончить.
— Не хочешь узнать, почему мы расстались?
— А что, есть причина?
— У тебя кто-то есть?
— Это важно?
— Черт, Оля, просто ответь: да или нет?
— Да, — отвечаю со злостью. — Доволен? Теперь мы можем просто попрощаться?
Мы буравим друг друга взглядами, хотя в темноте ничего не видно. Я просто чувствую, что он смотрит и хочу, чтобы разблокировал двери и выпустил меня. Находиться с ним наедине становится вдруг невыносимо. Я никогда даже не предполагала, что когда-то мы встретимся. О том, чтобы сидеть в одной машине, дышать одним воздухом и вдыхать его запах не было и речи.
И вот мы наедине. Он тяжело дышит, я хочу высказать ему все, но молчу, потому что ни к чему вскрывать старые раны. Они уже зажили. По крайней мере, я хочу верить в то, что сдавливающая боль в груди — не больше чем фантомная. Такая, знаете, сильная, но вместе с тем словно не настоящая, самопроходящая со временем.
Я выйду из его машины, доберусь до дома и нырну в праздничную семейную атмосферу. Меня встретят любящие люди, запах мандаринов и настоящей сосны, потому что ель брат не любит с детства. Накрытый стол, плач детей и родные объятия сына отвлекут меня от боли в груди. Чувств нет, значит, и боли быть не должно. Она пройдет, нужно только покинуть машину.
Я слышу щелчок замка, благодарно киваю Макару, хоть он и не может меня видеть, и тянусь к ручке дверцы. В лицо тут же врезается морозный воздух, а пальцы начинает покалывать от влаги тающих снежинок. Ноги утопают в холодных сугробах, но я решительно делаю шаги к своему спасению. Пульс разгоняется до критических отметок, в голове шумит, а в глазах застывают слезы, которые через мгновение падают вниз влажными дорожками.