Со времен Фатимы Инес на третьем этаже нашего дома никто не жил. Поговаривали, что там была ее комната и что ее призрак никого туда не допускает. Что стояло за этими выдумками, я узнала, когда нетвердыми шагами зашла в комнату. Приветствовал меня вовсе не призрак Фатимы Инес.
На стропилах сидели птицы, и каждая с любопытством поворачивала голову в мою сторону, пока я шла мимо обветшалой кровати с балдахином, туалетного столика, лошади-качалки. Вдоль балок были гнезда, пол – в помете. Они переговаривались между собой на понятном им одним языке. Я оглядела этих странных птиц с большими, как у черной вороны, туловищами и маленькими, как у белого голубя, головками, отметив, что никогда раньше таких не видела. Ни в небе над домом. Ни на деревьях в саду. Ни в передней комнате у Натаниэля Сорроуза. Это были птицы Фатимы Инес – потомки тех голубей, которые вылетели из вольеров и произвели потомство с местными воронами. Почему-то они оказались более живучими, чем остальные птицы из нашей округи. От этого я как-то воспряла духом.
Когда я отворила дверь и ступила на шаткую вдовью дорожку, птицы смолкли. Мне открылся весь Сиэтл – он светился под горсткой звезд. Полная луна бросала на землю мерцающий серебром свет. Босые ноги обжигало холодом, и я взглянула вниз на соседнее здание.
Дом Мэриголд Пай стоял пустынный и заброшенный. Мэриголд нашли в одной из комнат второго этажа; она была похожа на Спящую красавицу размером с кита, а по подушке были рассыпаны засохшие крошки печенья. Пробудившись наконец ото сна, Мэриголд (которая худеть не собиралась) примкнула к бродячему цирку, который как раз проезжал Сиэтл. Остаток жизни она провела в качестве полюбившейся многими ярмарочной «Толстушки» в шатре, где с ней выступали «Человек-игольница» и Эррол, мальчик с копытами. Она часто присылала мне из поездок открытки. Позже, по случаю своей смерти, Мэриголд отписала мне дневник Натаниэля – его обнаружили в саду в ночь нападения. Много лет я не могла его открыть и еще дольше – прочитать.
Фиолетовые цветы на высоких ножках постепенно заполонили двор. Сейчас, в декабре, медово-сладкий аромат лаванды наконец стал достаточно стойким, чтобы скрыть ужасную вонь гниющих в доме птиц. Все, что осталось от Натаниэля Сорроуза, – это поле фиолетовых цветов, черная отметина на тротуаре и горький привкус во рту при немногочисленных упоминаниях его имени.
В Вершинный переулок завернула машина, которая заехала на подъездную дорожку дома Куперов. Из нее вышли две фигуры. Крупная, несомненно, принадлежала Зебу Куперу, значит, другая – Роуи.