Скоро дядя Савась вышел на волю, все так же улыбаясь. Бывают же такие люди: всегда веселые, всегда приятные! Их добрый характер — у них на лице. Наверное, дядя Савась за всю свою жизнь не произнес плохого слова, не сделал никому худого. Уж как тут не позавидовать Симушу. Что бы он ни сделал, что бы ни натворил — по шее никогда не получит, да и уши у него на месте, никто их ему не дерет. Только разве мать… Та у него порешительнее… Но мать все же мать. Сердце у матерей, что бы ни было, а помягче мужского. Взять хотя бы моего отца. У него нрав чересчур крутоват. Ни малейшей провинности не спустит, сразу ухватит за ухо. Не зря же у меня левое ухо чуть отвисло. Это все потому, что хватают меня обычно за одно ухо…
Дядя Савась поправил покрывало на медогонке и повернулся к нам.
— Ну, друзья мои,— оказал он добродушно,— что сегодня делать будем? Меня требуют на заседание правления, а сторож, как на грех, заболел. Здесь сторожить некому. А в такое время оставлять пасеку без надзора — нельзя. Пчелы вот-вот начнут роиться, надо быть начеку. Ну, что вы думаете, а? — вопросительно посмотрел на нас дядя Савась.
Мы с Симушом переглянулись и без слов поняли, что нам придется остаться на пасеке за пчеловода и сторожа. И безо всяких отговорок согласились. Еще бы! Такое доверие нам дядя Савась оказывает!
— Ну и молодцы,— похвалил нас дядя Савась.— Сразу поняли мое положение. Хорошо, хорошо. Плохи были бы мои дела, не подоспей вы вовремя. Ну, ладно. Теперь я пойду спокойно. Не ходить нельзя. А то в последнее время у правления нет никакого внимания к пасеке. Придется вот поговорить на заседании правлении. — И, показывая на ровные ряды ульев, добавил: — Вон, на тот, десятый улей в третьем ряду с зеленой крышей, обратите особое внимание, видите?
— Видим,— ответили мы разом.
— В этом улье пчелы могут начать роиться. Как только заметите, что они начали густо кружиться, один из вас — пулей ко мне, в правление. Велосипед вон, за сенями. Поняли?
— Поняли.
С этими словами дядя Савась еще раз придирчиво осмотрел пасеку и, помахав нам на прощанье, торопливо зашагал по тропинке вниз по косогору.
Мы остались вдвоем. Постояли, постояли и от нечего делать присели на скамью перед дверью.
— Что же делать будем дальше? — спросил я у Симуша через некоторое время, стараясь проникнуть в его мысли.— Так и будем сидеть до вечера?
— А что делать? — зевнув, уныло ответил Симуш.— Не хочешь сидеть, лежи.
Он встал со скамейки и растянулся на траве.
— Для нас здесь больше и дела-то нет. Обождем маленько, а потом, может, сбегаем, искупаемся.