— Ведомо ли вам, веселым и улыбающимся ребятам, съехавшимся со всех концов страны на это писательское собрание, что шестьдесят лет тому назад считалось позорным признаться в том, что ты писатель? Отцы, узнав, что их сыновья бродят по Бухаресту с тетрадками стихов за пазухой, покрывались густой краской стыда. Для молодого человека было гораздо почетнее быть чиновником или посыльным господина министра, носить букеты роз и записки его любовницам. Знаете ли вы, живущие в тепле и достатке, что ваши предшественники под гнетом издателей-грабителей и под неусыпным надзором властей не могли обеспечить даже самого скромного пропитания для себя и своих детей и жили под постоянной угрозой голодной смерти? В лучшем случае их роль сводилась к роли клоунов, играющих в политическом цирке или прислуживающих грязной копейке меценатствующих толстосумов.
Аргези говорит о том, что народное государство предоставило в распоряжение нынешних писателей дворцы, ранее охранявшиеся часовыми. Прежние власти и близко к ним не допускали даже классиков. Крянгэ, к примеру, писал в сырой и гниющей хате. Караджале стоял у прилавка и продавал пиво, Геря содержал небольшую харчевню, Эминеску бросили в грязь, он подвергался издевательствам и унижениям за решеткой дома умалишенных. Писатели не были способны к коллективным действиям, а когда зарождалась попытка идти вместе, тут же принимались меры к тому, чтобы любое роптание было задушено в зародыше. Аргези рассказывает, как сорок писателей задумали было создать самостоятельный профсоюз. Они подписали коллективное заявление, а ночью каждый из подписавших звонил инициатору затеи и требовал снять его подпись. К утру на заявлении осталось только имя самого инициатора. Но пришел представитель власти и «уговорил» и его отказаться от подписи. За эту ночь каждый успел получить совет от своего хозяина…
Тудор Аргези передохнул, внимательно оглядел зал. То, что он скажет сейчас, кое-кого может задеть. Он видит в зале людей, которые в глубине души таят невысказанную обиду на него за вышедший недавно том «Страницы былого». А может быть, сидит здесь кто-нибудь из тех, которые звонили и говорили в трубку: «Не время»? Нет, он все-таки скажет. Надо, чтобы молодежь знала об этом не из анекдотов, рассказываемых за стойкой бара, а от него, из уст пережившего все свидетеля. И Аргези продолжал:
— Нельзя забывать, что заслуга происшедшего двадцать третьего августа социального переворота принадлежит не нам, писателям. Индивидуально и спорадически боролись за наступление лучшего будущего и некоторые из нас. Но, как правило, наши писатели являли собой мирок кроткий и пассивный. Ошибся, сказав «мирок». Поправляюсь: ваши писатели не были даже подобием какого-то мирка. Независимый писатель был одинок, действовал обособленно, на собственный страх и риск.