После 1956 года семья Аргези приезжала в Швейцарию почти ежегодно. Тудор Аргези терял зрение. В 1958-м один глаз совсем перестал видеть, и швейцарские профессора Францискетти и Манн держали его под особым наблюдением. На этот раз, в 1966 году, они выехали в Швейцарию всей семьей. Францискетти ничего утешительного сказать не мог:
— Положение вашей жены безнадежно. Перед этой болезнью медицина беспомощна.
Из Женевы они вылетели самолетом. Аргези впервые поднялся в воздух над страной Вильгельма Телля.
— Посмотри, Параскива, как выглядят горы!
Параскива медленно повернула голову к иллюминатору. Швейцарские горы показались ей стадом гигантских животных, замерших по пути к океану. Спины животных темно-зеленые — это леса, а на их боках мелкие квадратики посевов, садов и виноградников, между гор речки, голубые глаза озер, белые, тесно прижатые друг к другу кубики.
— Смотри, мне кажется, что шел по этим горам гигант, брал пригоршнями из огромного мешка эти кубики и разбрасывал их. Видишь?
— Да, вижу. Это дома?
— Да, дома… — Аргези хотел, чтобы она посмотрела еще на эти горы, на разбросанные кубики, но Параскива уронила голову, закрыла глаза и попросила у Митзуры воды…
Тудору Аргези не хотелось верить швейцарским профессорам. Был ведь и он приговорен когда-то врачами. Прошло с тех пор двадцать шесть лет. Может быть, может быть…
Параскива скончалась в пятницу 29 июля 1966 года в пять часов вечера. И тогда Тудор Аргези сказал Баруцу и Митзуре: «Это самая большая несправедливость природы ко мне. За что?» По его настоянию Параскиву похоронили в Мэрцишоре, в нескольких шагах от дома, под разросшимся орехом, посаженным ими в 1926 году.
— Тут же похороните и меня, — сказал он детям, — под простой плитой. Вот надписи для мамы и для меня. На моей осталось приписать только дату…
Он не мог себе представить, что останется когда-нибудь один, без нее. Они никогда не говорили друг другу о смерти, о том, что настанет такое время, когда их не будет. Естественный ход жизни сам собой разумеется, а говорить о том, что само собой разумеется, в семье Аргези не было принято. И все же он тайно надеялся, что они уйдут из этого мира одновременно, хотя из опыта долгой жизни знал, что так случается чрезвычайно редко. И вместе с тем… Вместе с тем он не понимал, как сможет жить без Параскивы. За пятьдесят шесть лет совместной жизни он привык к тому, что она есть, так же как знаешь, что у тебя есть глаза, руки, что существуешь ты сам… Параскива не была какой-то его частью, Параскива была для него то же самое, что он сам, и уход Параскивы из жизни он считал своим собственным уходом. Ни его близкие друзья, ни его дети не понимали этого, ему чаще всего казалось, что они не в состоянии этого понять. В час смерти жены Аргези написал: «Сотрите мое имя — оно уже никому не нужно… У меня было с кем и было для кого писать. Сейчас слова мои осиротели. Подруга моей жизни медленно погасла и растворилась в тумане. Нет уже вечера и утра тоже нет».