Иначе говоря, как ни расценивай все эти разрозненные и противоречивые факты, требовалась солидная проверка. По своему обыкновению, Александр Иванович начал ее с литературных источников. Высвободил вечерок от срочной работы, проконсультировался с многоопытными библиографами Публички и, выписав на свой абонемент груду тяжелых фолиантов, засел за ознакомление с историей лицейского образования в России.
Отобранные им книги были в дорогих кожаных переплетах, на великолепной веленевой бумаге, с иллюстрациями известных графиков. Сама их внешность заранее должна была внушать почтительное отношение к Императорскому Лицею и к благородным его воспитанникам, составлявшим государственную элиту.
С царскосельским периодом, как ни желательно было почитать о школьных годах великого поэта, Александр Иванович знакомиться не стал. Не хватало для этого времени, надо было торопиться, экономить каждый час. К тому же и перемены в жизни Лицея начинались лет тридцать спустя, примерно с середины девятнадцатого столетия, когда из зеленых кущ Царского Села перевели его в Санкт-Петербург, в специально выстроенное казенное здание на Каменноостровском проспекте.
Новый высочайше утвержденный лицейский устав круто обрывал коротенькую эпоху вольнолюбия и свободомыслия, не оставляя сомнений в истинном назначении этого аристократического учебного заведения. Отныне в задачу Императорского Лицея входило «воспитание благородного юношества для гражданской службы по всем частям, требующим высшего образования, преимущественно же для служения по Министерству внутренних дел».
Отпечатанные на плотной гербовой бумаге ежегодные списки выпускников Лицея наглядно подтверждали, что устав соблюдается с достаточным усердием и рвением. Бесчисленные Голицыны, Шереметевы, Путиловы, Гагарины, Белосельские перемежались в них только немецкими фамилиями, да и то с непременным баронским «фон». Для простонародья доступ в благородное юношество был закрыт наглухо.
Отыскались в списках и знакомые лица.
Прокурор Санкт-Петербургской судебной палаты Измайлов, тот самый, что требовал каторжных работ для Александра Ивановича Ланге, тоже, оказывается, происходил из лицейской братии. Выпуска 1889 года, Федор Федорович Измайлов, собственной, как говорится, персоной. С отличием кончил ученье, чертов дуболом, с похвальной грамотой.
В читальном зале библиотеки было тихо и не очень людно, как всегда в жаркие месяцы каникулярных отпусков.
За соседними столиками, перешептываясь и ловко перебрасываясь записочками, листали толстые тома трое юных рабфаковцев. Худые, изрядно отощавшие парни в дешевых рубахах из грубого полотна, называемых толстовками. Разгружали небось с утра вагоны в торговом порту, зарабатывали хлеб насущный, а теперь будут до закрытия читального зала корпеть над книгами. Двужильный, неунывающий народ эти рабфаковцы, бесстрашно атакующие твердыни науки. Посмотришь на них, и невольно придут на память молодые годы.